Эхо Великой Песни
Шрифт:
Они вышли из орудийной камеры, заперли дверь, и Талабан вернулся в свою каюту. Недавняя холодность Метраса и всей команды беспокоила его. Они служили вместе уже несколько лет, и он чувствовал, что между ними установились определенные отношения. Видимо, он заблуждался. Приказы они по-прежнему выполняли четко и не задавая вопросов, но улыбаться перестали и обрывали разговор, когда он подходил.
Выйдя на балкон, он глубоко втянул в легкие свежий, соленый южный ветер. Чайки кружили над головой, на горизонте собирались штормовые тучи.
— Есть хочешь? — спросил, появившись непонятно
— Как ты ухитряешься двигаться совершенно бесшумно? У меня хороший слух, но ты каждый раз застаешь меня врасплох.
— Большой секрет. Много труда, — ухмыльнулся Пробный Камень. — Ты думаешь, потому и не слышишь.
— Приходится. Да, поесть бы не мешало.
— На столе, В каюте Талабана ожидали кувшин с фруктовым соком, маленький хлебец, вяленое мясо и сыр. Рядом стоял хрустальный кубок. Талабан только головой покачал: анаджо вошел в каюту с подносом, уставленным посудой, и не издал при этом ни звука.
— Кот по сравнению с тобой топочет, как мамонт.
Пробный Камень, снова ухмыльнувшись, вышел на балкон, а Талабан сел за стол. Хлеб немного зачерствел, но подкопченное мясо было вкусным и сытным.
— Будет шторм, — сказал, вернувшись, Пробный Камень.
— — Ветер унесет его в другую сторону.
— Ветер переменится.
«Змей» мог выдержать любой шторм, но это означало лишний расход энергии.
— Ладно, найду какую-нибудь бухту, — кивнул Талабан.
Пробный Камень, облокотившись на стол, сунул в рот кусок мяса. Талабану нравилась эта дружеская фамильярность с его стороны.
— Что творится с нашими матросами? — спросил капитан.
— А что? Они больны?
— Да нет, здоровы. Ты разве не замечаешь? Они изменились. Относятся ко мне, как чужие.
— Не они изменились. Ты.
— В чем? Я все тот же.
— Не тот. Волосы на висках синие. — Анаджо забрал поднос и вышел.
Талабан, при всем своем изумлении, понял, что Пробный Камень прав. Много раз, выполняя поручения Раэля, он бывал на землях сопредельных племен. Там синие волосы сразу выдали бы его, поэтому он и не прибегал к окраске. Но его люди видели в этом доказательство того, что он не хочет отличаться от них. Прежде они видели в нем человека — теперь видят аватара, представителя правящих ими богов.
Это, естественно, создало разрыв между ними, и Талабан почувствовал себя глупо из-за того, что не предусмотрел подобного отклика. Его матросы — выходцы из расы рабов, мечтающие о том времени, когда они станут свободны. А Метрас, должно быть, ощутил этот удар вдвое сильнее из-за своей аватарской крови. Хлопнув дверью, Талабан вышел на палубу.
Ветер, как и предсказывал Пробный Камень, переменился, и шторм шел прямо на них.
Талабан поднялся в рубку и направил «Змея»к берегу.
Женщина лежала головой на плече Яши, закинув ногу ему на бедро. В теплой хижине уютно мигала лампа, и Яша чувствовал мир и покой.
Где-то в отдалении играл на флейте подвижник Ану, Святой Муж. Журчащая, томительно красивая музыка тоже навевала покой.
По расчетам Яши, они были где-то на середине двадцатидневной «ночи». Он отработал в темноте двенадцать смен и съел
— Чего ты улыбаешься, верзила? — спросила женщина. — Хорошо тебе?
— Мне с тобой всегда хорошо. — Он поцеловал ее в лоб.
— Только ты один меня целуешь.
Музыка переместилась. Теперь он ушел за пирамиду, подумал Яша. Они по-прежнему отставали от графика, однако уложили уже шесть рядов. Яшу озадачивало количество желобков и канавок, которые им приходилось проделывать с внутренней стороны. Ведь не собирается же кто-то жить в пирамиде?
Женщина, словно читая его мысли, приподнялась на локте и спросила:
— Зачем она нужна?
— Кто она?
— Ну, эта ваша постройка?
— Аватарам виднее. Они каждые тридцать лет строят что-нибудь этакое, монументальное. Мой отец работал на пирамиде, которую мы теперь разбираем. Никакого смысла в этом нет.
Кое-кому из ребят не терпелось поглядеть, что там у старой пирамиды внутри, да только ничего там нет. Ни золота, ни сокровищ, ни покойников. Ничего, пусто. Глупо, правда?
Яша сел, скинув с койки длинные ноги, напился вина из кувшина и утер густую темную бороду. Флейта снова приблизилась к ним.
— Для чего-нибудь она да сгодится, — настаивала женщина. — Зачем бы иначе сам Святой Муж стал заниматься этим?
Этот самый вопрос и Яше не давал покоя. Он не упрекал аватаров за их тщеславие и даже не особенно возражал против власти, которую они имели в пяти городах. Людьми кто-то должен править, и пока ему, Яше, хватает заработка на еду и на женщин, он всем доволен. Но Святой Муж со своей магией тревожил его любопытство. Когда тот играл на флейте, тяжелые камни делались раз в двадцать легче, и четверо человек без труда укладывали их на место. Первые несколько «дней» это вызывало у рабочих большое волнение и беспокойство, но теперь они привыкли. Яша натянул штаны и рубаху, — Каково это — быть королем? — спросила женщина, и он засмеялся.
— Никакой я не король. Это придумали ради забавы, когда мы уложили первый ряд.
— Но тебя увенчали лаврами и носили на плечах. Даже Святой Муж поклонился, когда ты проследовал мимо него.
Славное это чувство, должно быть?
Яша, надевая тяжелые башмаки, задумался над ее вопросом.
— — Да, это приятно, — согласился он. — Но и вполовину не так приятно, как любиться с тобой.
— Правда? Ты серьезно?
— Еще бы.
— Придешь опять после смены?
— Какой бы мужчина не вернулся к тебе… голубка? — Он забыл, как ее звать.
Он поцеловал ее еще раз, оставил на столе глиняную табличку, вышел в темноту и направился к недостроенной пирамиде. Подвижник Ану шел по камням шестого ряда, продолжая играть. Когда он перестал, Яша помахал ему. Ану махнул в ответ и спустился вниз.
— Дело движется, но надо работать еще быстрее, — сказал он.
— Раз надо, значит, будем, подвижник. Ребята уже приспособились.
Ану улыбнулся и хотел уйти.
— Скажите, господин, зачем вы играете, когда камни уже уложены?
Ану снова повернулся лицом к десятнику. В неугасающем лунном свете его синие волосы отливали серебром.