Эхо Великой Песни
Шрифт:
— Нет. Волшебство не в теле, а в духе. Мы приведем дух.
— Каким же образом ты намерен совершить это чудо? — спросил Ро.
— Одноглазый Лис, — ответил анаджо, глядя на Талабана. — Мы полетим. Как тогда.
— В тот раз мы чуть не погибли оба, но я согласен. Это единственный выход.
Пробный Камень сел на ковер посреди каюты, Талабан уселся напротив него. Они положили руки на плечи друг другу и соприкоснулись лбами.
Талабан успокоил свой ум и вошел в транс, ища фокус без сосредоточения, слияния противоположностей, замыкания круга. Как и в прошлый раз,
Он и Пробный Камень вновь слились воедино и позвали к себе Одноглазого Лиса, повторяя его имя в такт биению вселенной и посылая эту песнь через пустое пространство.
Время утратило смысл, радужные краски слились в голубизну летнего неба, и Талабан увидел под собой лес, откуда к ним неспешно поднималась струйка, серого дыма. Достигнув их, дым преобразился в фигуру шамана, и Одноглазый Лис спросил:
— В чем ваша нужда, братья мои?
Талабан рассказал. Дымовая фигура взяла за руки их обоих, и вокруг снова замелькали краски. Потом метель утихомирилась, настала ночь, и они очутились в маленькой хижине, где молился, стоя на коленях, глубокий старец.
Он поднял глаза на пришельцев. Его дряхлость и немощность поразили Талабана. Вокруг старца вспыхнул голубой ореол, и дух Ану вышел из тела.
— Я знаю, что вам нужно, — сказал он.
— Можешь ли ты помочь нам? — спросил Талабан, — Могу, Талабан, но за это придется заплатить дорогой ценой.
— Какой?
Дух Ану коснулся призрачной рукой лба Талабана, и тот один услышал последующие слова:
— Нет предела могуществу Музыки и нет предела ее разрушительной силе. Я за пятьсот лет научился управлять ею. Я не могу бросить пирамиду и сотворить чары в другом месте — у меня на это нет сил. Но у тебя они есть. Я вложу в тебя свое знание, и ты создашь Музыку на борту «Змея», но ценой за это будет твоя жизнь. Невозможно научить тебя за пару часов тому, что у меня заняло пять столетий. Музыка пожрет тебя, как раковая опухоль, и жизнь твоя продлится не долее нескольких дней. Понимаешь?
— Понимаю.
— И ты согласен умереть?
Талабан подумал о страдающей на «Змее» женщине, подумал об опасности, грозящей его народу, и ответил просто:
— Да.
— Тогда да будет так.
Из пальцев Ану хлынул жар, проникая в голову Талабана.
Воину показалось, что все яркие краски вселенной разом вспыхнули в его черепе, и он зашатался. Перед ним промелькнул целый рой образов, а потом началась Музыка, величественный хорал, сплетающий воедино миллионы звуков. Постепенно она делалась проще, и Талабан стал слышать только двенадцать нот, затем пять, затем всего одну.
— Когда вернешься на корабль, — заговорил Ану, — найди флейту — они есть почти у каждого матроса. Войди с ней в сердце-камеру и излей Музыку на сундук. Когда в кристаллах вспыхнет живое пламя, ты будешь знать, что Танец начался.
— Как скоро мы сможем пересечь океан?
— За два дня.
— И как долго я проживу после этого?
— Неделю, не больше, — помолчав, ответил Ану.
— Спасибо
— Мы еще встретимся с тобой, Талабан, — за пределами этой жизни.
Ану убрал руку, радуги вспыхнули снова, и Талабан очнулся.
— Ну что, нашли вы Ану? — спрашивал Ро. — Он здесь?
— Да, нашли. Теперь мне надо найти флейту. — Талабан встал и медленно вышел.
— Что произошло? — спросил Ро у Пробного Камня.
— Не все знаю. Святой Муж говорил только с ним.
— А когда мы прибудем к берегу?
— Через два дня.
— Есть! — Ро потряс кулаком в воздухе, но тут заметил, что Пробный Камень не разделяет его восторга, и спросил на анаджо:
— Что-то не так?
— Я не знаю, но на сердце у меня тяжело, — ответил Пробный Камень.
Софарита лежала на полу своей каюты, поджав колени, обхватив себя руками. Ее сотрясала крупная, конвульсивная дрожь.
Никогда еще в своей недолгой жизни она не страдала так и не испытывала такого голода. Она как будто умирала от голода на пиру, среди изобилия восхитительных яств.
Новая судорога свела ей живот, и она закричала. Это сменилось ознобом, и Софарита заползла в постель, но даже теплые одеяла ее не спасали. Смутно, сквозь завесу боли, она вспомнила, как Алмея пыталась убить ее. Тогда Ро согрел ее своим телом.
Теперь все было иначе. Теперь ее убивало собственное изголодавшееся естество.
Ро предупреждал ее, что отдаляться от городских кристаллов для нее опасно, но она не представляла, как это будет тяжело. «Возьми немножко энергии из корабельного сундука, — вопило все ее существо. — Совсем чуточку!»
Она противилась искушению, потому что знала: стоит ей поддаться своим желаниям, и она мигом вытянет из корабля все до капли.
Когда боли только начались, она попыталась избавиться от них, освободив свой дух, но не смогла. Судороги мешали сосредоточиться, запирая ее в пыточной клетке тела.
Талабан дважды за день подходил к ее двери, но она не открыла ему. Даже сквозь дверь она чувствовала сладостную пульсацию его жизненной силы, и жажда поглотить эту жизнь ужасала ее.
Помимо воли она перебирала в уме корабельную команду и думала, что не все они хорошие и честные люди. Она видела их мысли, когда поднялась на борт. Есть среди них негодяи, жестокие к своим близким. Никто по ним плакать не станет.
«Нет! Их жизни принадлежат им, а не тебе!»
«Они твои. Ты богиня. Ты нужна, а они нет. Их жизни послужат великому делу — истреблению Королевы Кристаллов».
Это звучало убедительно.
Сев, Софарита завернулась в одеяло и задумалась о том, кто же из матросов всех хуже, но судорога опять впилась в нее огненными иглами, заставив скорчиться и закричать.
Теперь Софариту бросило в жар. Откинув одеяло, она налила себе воды и выпила залпом.
Дверь открылась, и вошел Ро.
— Уходи, — сказала Софарита. — Мне радо… работать.
— Что это за работа, Софарита?
— Уйди прочь, тебе говорят! — Она вскинула руку. Ро пролетел по воздуху и грохнулся о стену. Он сполз на пол и поднялся, держась за косяк.