Эхо войны.
Шрифт:
На лицо упала тень. В сознании возникла чужая мысль:
Вы очнулись.
Я скосила глаза в сторону. Качнулись на ветру белокурые волосы, сверкнули радостью кроткие глаза. Коэни.
Они…?
Вы убили всех.
Никто… не вернулся? И… не привел еще одну стаю?
«Никто»? Коэни вопросительно приподнял брови и слегка качнул головой. Внутри не было никого. И — не знаю. Возможно, нас просто не догнали.
Не догнали?… Где мы?
Видите ли, фарра…Мы решили попытаться все же взлететь. Мне удалось перевернуть модуль, а фарру Точе — привести
Красное озеро, да. Я прикрыла глаза, вспоминая карту. Ночью… Мы пролетали его ночью, в первые сутки, я была у консоли. Не так уж мало. У самой границы Второй Полярной — внешнего круга зоны вечных снегов. Еще каких–то несколько часов на дайре, и мы бы попали в зону действия передатчиков.
Без дайра несколько часов могут растянуться на неделю или две. Радовало одно — мы отгорожены от Ледяной Корки широким незамерзающим проливом, и навряд ли те твари рискнут так удаляться от гнезда. Но, боги мои, как же Тайл рисковал… Двигатели ведь могли отказать и в воздухе.
Я приподняла голову и прислушалась. Посмотрела на терпеливо ждущего юношу.
Я оглохла, так ведь?
Фарра, вы…
И вообще, дайте мне зеркало.
Фарра…
Если нет, возьми у Зимы. У него есть точно.
Как скажете, фарра.
Коэни коротко поклонился и отошел. А я наконец осмотрелась. Серые холмы, покрытые короткой, чахлой травой, припорошенной ранним снегом — лето у Зеркала Слез коротко, и кончается, едва начавшись. Берег, седой от инея и выступившей соли, кроваво–алое зеркало под тоненькой корочкой льда.
Я опустила голову и посмотрела вниз. На мне лежало как минимум три пледа, доходя почти до подбородка. «Чешуи» уже не было, за это я могла поручиться головой, а вот что было — сказать затрудняюсь. Одно точно — мне вкололи лошадиную дозу «смертных» обезболивающих из армейской аптечки. Только от них пропадает осязание, а тело немеет, будто чужое — их вкалывают умирающим от тяжелых ранений на поле боя.
Что лучше всего говорит о наших делах на данный момент.
Вернулся Коэни, пряча глаза, протянул небольшой квадратик в пластиковой оправе. Я всмотрелась в свое отражение. Повернулась правым боком, левым. И сказала вслух вдруг появившемуся рядом Ремо:
— Вот теперь никакой Латбер на меня уже не позарится.
Едва спекшиеся края разорванной щеки располосовали лицо багровыми потеками. Правое веко опустилось и как–то странно обвисло. А остальное… О, остальное было выше всяческих похвал — его фактически не было. Лицо было будто покрыто маской — цвета сырого мяса и грязно–желтого гноя. Язвы, пузыри, ожоги и слезшая кожа — все было покрыто тонкой, будто лакированной корочкой, отливающей зеленью.
Можно было не смотреть, как выглядит остальное — отсутствующий хвост даю на отсечение, что так же.
— Я ведь смогу двигаться, ходить? Или мне в придачу к этому что–нибудь отгрызли, пока я валялась в отключке?
Ответил Ремо, хотя ответ я
— Нет. Все в порядке.
Я кивнула Коэни, чтобы убрал зеркало. Посмотрела на их лица и устало сказала, опуская голову на лежанку:
— Идиоты вы. Ходить я смогу, глаза не пострадали, слух восстановят в любой городской больнице. Я здорова, еще и вас переживу, если пережила болевой шок и отравление. Это всего лишь красота, которой и не было.
Мужчина и мальчик переглянулись.
Не обязательно ждать до больницы. Фарр Точе сказал, что на одно ухо слух восстановить сможет прямо здесь. Правда, только наполовину.
Тем более. Не стройте похоронных лиц, я не буду стреляться.
Коэни помолчал, а потом сказал вслух:
— Вы достойны восхищения. Больше, чем кто–либо другой.
— Всего лишь за здравый смысл? Брось, Коэни, это моя работа. Просто работа…
«Вы достойны восхищения». Не так давно я говорила эти слова сама, и если форма была не такова, то такова была суть. И никогда не думала, что услышу их в свой адрес в ситуации, другой по результату, но одинаковой по сути — сути безнадежности.
Фарр Торрили, как ни смешно, но мы с вами оказались в одной лодке посреди моря без конца и края.
Коэни отошел — полагаю, вернуть зеркало. Ремо присел рядом и принялся обрабатывать мое лицо и накладывать повязки, стараясь говорить так, чтобы я могла читать по губам.
— Жаль, что ты увидела.
— Какая разница. Не сейчас, так потом, — я завозилась, устраиваясь поудобнее. — Ремо, мне ведь на самом деле все равно.
— Орие, — он с плохо скрытой жалостью посмотрел мне в глаза. — Ты молодая женщина, замужняя, — он мотнул головой, на полуслове прерывая мои возражения. — Ну и что, что вы не живете вместе. Ты ведь можешь встретить кого–то другого, развестись…
— В Бездну сослагательное наклонение. Да, я ушла от мужа, и он ни черта меня не любит. Но знаешь, в чем проблема, Ремо? Я–то его люблю, и никакой «кто–то» мне не нужен. А поскольку в этом пункте мы не сошлись во мнениях даже в те времена, когда моя кожа была белее снега, мне навряд ли поможет что–то еще. Поэтому мне действительно все равно.
— Любовь не длится всю жизнь. Тем более, если любимого не может быть рядом.
— И это говоришь мне ты?… Женись, Ремо, тогда, может, и я выйду снова замуж.
Он медленно улыбнулся и качнул головой, сдаваясь.
— Вот. Теперь ты понимаешь, каково говорить с тобой на эту тему, — проворчала я и замолчала: врач начал накладывать повязки.
Это ведь не так уж страшно, как кажется. Худшее всегда случается в голове, а вовсе не на лице. Ну, да, буду уродиной. Как будто кому–то и раньше было дело до моего лица. Кроме достопамятного Латбера, конечно. Главное — глаз не лишилась, а ведь могла. Ой, как могла…
День клонился к вечеру. Ремо свое обещание выполнил: с помощью Коэни слух он мне худо–бедно восстановил. Не знаю, что со мной делали, но слышать я стала. Одним ухом, плохо, даже хуже, чем ремен, но стала.