Эхо
Шрифт:
– Вот, Никита, ты и ликвидировал неграмотность да темноту, – сказал, глядя вслед уходящему. – Прошлой зимою в тайге два мальчишки-эвенка заблудилися. Замерзли до смерти…
– Двести сорок штук вывезли, – сказал Кеша, выбрасывая на лед очередную рыбину.
– Разве вам без техники столько добыть! – сказал второй пилот, он уже давно присоединился к нам и внимательно слушал Кешу. – Туда вас как на божьей ладошке доставили. Зверя вам разведали. Палаточку, нарты, собачек, шара-бара – доставили. Даже печку тебе заграничную приволокли. Охоться…
– Куда я без вас! – засмеялся Кеша. –
– Получишь! – засмеялся второй пилот. – А коли падут или сбегут? Вот ты и остался на бобах.
– Эвенк, бывало, никогда своего оленя не убьет. Дороже жизни ценил. Сам с голоду качается, семья одну кору сосновую ест, а он оленей боже упаси зарезать. Если только падет, то дохлого съест. А так ни за что. Правда, Николаич? – спросил меня.
Я кивнул. Удивительно относились эвенки к домашним своим оленям. Нигде и никогда после не видел я такой искренней и глубокой любви человека к животному, как тут вот, на Крайнем Севере. Красивым и глубоким было это чувство.
И снова вспомнился Ганалчи, и безысходной тоской свело сердце, и я отвернулся, чтобы никто не увидел таких неожиданных, таких случайных слез.
«А ведь где-то тут все это и было», – снова подумалось.
– В отпуск ушли мы с командиром. Договорились с ребятами: возьмите нас с лодкой и выбросьте на речке Тюютю. Ох и дикие там места, – рассказывал уже второй пилот, потягивая между делом леску. – Решили мы выше по речке на сколько можно мотором подняться, а потом идти сплавом вниз. Рыбачить, отдыхать. Ребята на россыпь нас в среднем течении посадили. Лодку помогли на воду поставить. Тяжелая лодка – мотор «Вихрь», продуктишки, сети, конечно, спиннинги, припас, соль, конечно. На россыпи, в заводи бочки под рыбу замочили, на бережку палатку поставили, разную разность сгрузили. Договорились, что ребята за нами сюда через месяц прилетят. И остались мы одни. На север – тыщу, на юг – тыщу, на запад и восток по тыще, и ни человечка вокруг. Во куда запоролись!
– На Тюютю и теперь дико, – согласился Кеша.
– И стали мы жить. Плывем себе вверх по реке и день, и два, и три. Погода стоит во все стороны – тысяча. Солнце жарит. И нету ни гнуса, ни мокреца. Тайга – больше сосна да лиственницы вековые, как олени рогатые. Тишина, аж в пупке зудит. Выключишь мотор и как оглохнешь. Рыбы – задницей лови. Да все – ленок да таймень – страсть. А нам все подальше залезть хочется, все мы наверх прем. И фарватер, надо сказать, сто на сто. И реке нету конца.
Катим как-то жарким солнечным днем, река вроде бы шире стала и вся горит, аж смотреть больно. Катим, да вдруг в лодке нас трое. Сидит между нами человек, в черном костюме одетый. Аккуратный такой, бритый, подстрижен хорошо. И мы с ним разговариваем. А о чем, хоть убей, не понимаем. Просто говорим – и все тут. А потом – хрясь! Сидим посреди россыпи, метров этак десять от воды, и никого вокруг нету. Мотор заглох, но вал не погнут, крыльчатка целехонькая, и шпонка на месте. На моторе я сидел, но не помню,
Но и это не все. Вылазим мы с командиром из лодки, берем ее, он за нос, я за корму, и переносим, ничего не говоря друг другу, в реку. А в лодке той одной только уже посоленной рыбы – килограммов сто, да мотор, да шара-бара, ружья, спиннинги, сети, палатка… А мы ее несем. Поставили на воду. Завожу мотор, поехали. Командир рукой машет: глуши.
Я мотор заглушил. Тихо стало, да как-то так, как и не было никогда.
«Что же это было такое?» – спрашивает командир.
Я плечами пожимаю.
«Давай, Вов, оглобли поворачивать».
Повернули. А тут и бензил кончился. До той нашей базы, куда нас ребята привезли, пешком перли. Лодку, считай, все время на себе тащили – шивера за шиверой, мель на мели. Сапоги в куски разбили, руки из плечей вываливаются… Однако дошли. Какая там рыба, самих впору на кукан надевать.
«Ну, Вова, влипли мы с тобой, – говорит командир. – Вместо месяца с обратным нашим ходом около двух проковыляли».
Дни мы обратно вдвоем считали – сорок пять суток, как отдай. Не успели к сроку. Да и примет не было, чтобы по-договоренному прилетали за нами. Выходит, бросили нас. Дичь какая-то.
Неделю сидим на россыпи. Ждем. И чувствуем, что оба с резьбы сходить начинаем. И мысли не те, и голова не так варит.
«Еще дней пять ждем и уходим вниз по течению», – говорит командир. Его дело решать. Мое – соглашаться. Два месяца в безлюдье, не считая того черного.
И вот на исходе последнего дня, чтобы как-то душу развеять, я кидаю в улов блесну – и садится на нее хо-о-оро-ший таймешек. Бери! Я даю снова. И снова садится таймешек. Тут и командир со спиннингом прибежал. Увлеклись. И натаскали из этого улова гору рыбин. А до того ну совершенно никто не брал.
Глянул командир на нашу добычу.
«Ошалели мы с тобой, Вова. Ну куда мы ее девать будем? Завтра же уходим вниз…»
А я говорю: «Слушай, командир. Давай-ка засолим всю эту рыбу и тут, в бочках, в ключах оставим. Выберемся до дому – прилетим за ней».
Так и решили. До утра колготились. Дел-то, сами понимаете, не репу чистить. Две бочки аккурат получилось. Легли спать, уморились до полного просыпу. А разбудили нас ребята. Прилетели.
И самое странное, братцы мои, никаких не два месяца прошло (а мы ведь дни-то считали), а ровно, как и договаривались, по-ихнему, – месяц. И когда мы это поняли, командир мне только и шепнул: «Молчи, Вовка, не иначе у нас с тобой пробуксовка по резьбе произошла. Узнают, спишут с летной работы…»
Второй пилот замолчал, ожидая нашей реакции, и даже как-то виновато улыбался; дескать, чего не смеетесь, ведь это я так, для хохмы.
Но Кеша вздохнул:
– Чего, брат, в тайге не бывает.
Второй растерянно посмотрел на меня, но и я согласно покачал головою.
А он вовсе растерялся и вдруг выпалил, краснея:
– Братцы, а я ведь вам правду рассказал… И черный этот был… И дни мы считали… И блокнот цел, где в календарике я отмечал…
ГЛАВА V