Эхо
Шрифт:
Парадная встретила ее гробовой тишиной и холодом. Поднимаясь по скользким от пролитой воды и других жидкостей, о которых не хотелось думать, ступеням, Александра никак не могла отделаться от чувства надвигающейся беды. С каждой преодоленной ступенькой оно накатывало все сильнее, перемешиваясь с уже привычной голодной слабостью, заставляя прижимать хлеб, спрятанный за пазухой, все сильнее.
Поднявшись на этаж, она постучала в дверь квартиры – звонки давно уже не работали. Ответом Александре была мертвая тишина – ни скрипов, ни шорохов, ни голосов.
Дверь подалась и открылась, впуская Александру внутрь. В квартире было сумрачно и так же холодно, как и на площадке парадной. Пройдя по тёмному коридору до нужной комнаты, она беспрепятственно вошла внутрь и тихо позвала:
– Маша! Машенька! Это я, тетя Саша. Девочки сказали, что ты вчера приходила. Машенька, где ты?
В ответ – тишина, словно Александра обращалась в пустоту.
Пройдя по периметру комнаты, в последнюю очередь она подошла к кровати с горой наваленных на ней вещей. Также, как у нее дома – для тепла. Откинув одеяло, лежащее в изголовье, она отшатнулась и рефлекторно отступила на несколько шагов.
На кровати лежала девочка. Такая же, как ее Галя – шести с половиной лет, они ровесницы. Только Галечка чуть старше, на две недельки…
Машенька лежала с закрытыми глазами и не дышала. На бледном, синюшном, и без того истощенном детском личике проступили углы скул, глаза ввалились, а рот сжался в тонкую ниточку. Она умерла. Умерла во сне, всего на сутки оставшись одна. А может и больше – она ведь только вчера сказала, что мама домой не пришла, а вот когда она не пришла…
Александра несколько минут молча смотрела на мертвого ребенка, сжимая в кулаке одеяло. А потом решительно отбросила его – нужно похоронить девочку, как положено.
Вещи, лежащие сверху тельца, сдвинулись, и женщина увидела зажатую в тонких пальчиках бумагу. Осторожно разжав кулачок, она развернула лист и задохнулась: в ее дрожащей руке были карточки. Рабочие. На двести пятьдесят граммов хлеба каждая! Это же как обеих дочек пайки! Это же… Жизнь это! До конца месяца карточек хватит!
– Спасибо, Машенька… - Александра не замечала скатывающихся по щекам слез. – Спасибо, девочка. Ты не беспокойся, я тебя похороню. По-человечески похороню, не оставлю тут лежать. Прости ты меня. Для нас с дочками это жизнь, а тебе они уже ни к чему. Прости меня, маленькая!..
Она молча вышла из комнаты, закрыв за собой дверь, и как только могла быстро поспешила в магазин – не должен еще закрыться.
Через час она вернулась в свою темную комнату. Там было значительно теплее, чем на улице, но пар изо рта все равно шел, а холод забирался под все свои одежды цепкими пальцами.
– Мама! Мама! Ты вернулась! – на встречу открывающейся двери выбежала Галя и кинулась обнимать вернувшуюся маму. – А мы с Надей тебе кипятка оставили. Он, правда,
– Ничего, Галечка. Собирай на стол, сейчас поставим кипяток и ужинать будем.
С этими словами Александра выложила на стол порцию хлеба. Она была почти в два раза больше, чем обычно, и, увидев это, Галины глазенки заблестели.
– Мама… А ты к Маше не ходила? – женщина вздрогнула от бесхитростного вопроса, как от удара.
– Заходила. Машу в детдом забрали, Галечка.
– Ну, ее там хоть накормят горячим, хорошо… - дочка широко улыбнулась и продолжила курсировать от серванта к столу, доставая чашки.
А Александра осталась стоять, борясь со спазмом в горле.
– Мам, а знаешь, если у меня будет дочка, я ее Сашей назову, как тебя! – Галя остановилась и глянула на маму влюбленными глазами. – Потому что ты у меня самая-самая лучшая!
Санкт-Петербург. Наши дни.
Саша медленно возвращалась из небытия, фокусируя зрение на ярких шторах, обрамляющих окно. Голос, звучащий в ее голове, не отпускал, задавая вопросы, на которые не отвечать было невозможно.
– А почему тебя назвали Александрой?
– В честь прабабушки. Бабушка хотела девочку, а у нее сыновья были… Папа Саша и я Саша…
– Почему?
– Она маму свою очень любила… Та все могла.
– Ты тоже все можешь, если захочешь как следует. Вставай!
Повинуясь приказу, Саша распахнула глаза и села на кровати. Сползшее одеяло тут же вернуло ей чувство бодрости, заставив натянуть его до подбородка – она была совершено голой. И в комнате она была совершенно одна.
========== 16. Линии ==========
Воля и свобода - разные пути,
Каждый сам себе рисует линию судьбы.
И судьба так просто все решила за тебя,
Можно в это верить, сложно обмануть себя
С. Маврин.
Саша неторопливо шла по тротуару, оставляя позади станцию метро. Она специально не стала брать такси, как говорил Локи, а решила прогуляться пешком. Позавтракать, настроиться, подышать Питерским воздухом…
Саша любила Питер. Несколько раз побывав в этом городе, она влюбилась в него безвозвратно. В его проспекты и линии, гранитные набережные и мосты, величие дворцов и простую, ненавязчивую интеллигентность жителей. Больше Питера Саша любила питерцев. Она даже переехать хотела, но как-то не срослось.
Бабушка смеялась и говорила, что это гены: прадед был коренным петербуржцем, потом петроградцем, а потом и ленинградцем. И свой город любил беззаветно.
Свернув на нужную улицу, которые тут называли линиями, она почувствовала, как у нее замирает сердце. Она уже третий раз в своей жизни проделывает этот путь: от станции метро до нужного дома. И дважды она просто не решилась в него войти. Не решилась войти в парадное, подняться несколько пролетов и позвонить в двери квартиры, где в Блокаду жили ее прабабушка с ее бабушками. Откуда на фронт ушел прадед… Но сегодня она это сделает. Вот только позавтракает.