Эхопраксия
Шрифт:
– То же самое.
…превратились из пейзажа в полоску земли; нижнее небо толкалось, но горизонт удерживал его от слияния с вышиной…
– А теперь?
– Т-то же с-самое. Я…
Красное зарево корчилось в мозгу Валери. Показатели гальванизации и дыхания начали дрожать.
Сердце билось сильно и равномерно, количество ударов не менялось.
– А теперь?
Земля почти полностью превратилась в небо. Пустыня скукожилась до расплющенной яркой ленты, бегущей посредине экрана, словно ЭЭГ мертвеца или поперечная перекладина на распятии. Древесной ствол резал ее по вертикали на прямые углы.
– Я… небо,
– А теперь?
– …знаю, что вы делаете.
– А теперь?
Сплющенная пустыня уменьшилась на критическую долю: горизонтальная и вертикальная оси разделили квадраты неба границами почти равной толщины.
У Валери начались конвульсии. Она попыталась выгнуть спину, но ее что-то остановило. Пальцы вампирши затрепетали, руки тряслись на мягких подлокотниках кресла: только сейчас Брюкс понял, что она привязана.
В ее мозгу начался настоящий фейерверк. Сердце, до сих пор неизменно стабильное, выбросило острые пики на графике и полностью отрубилось. Тело замерло на мгновение, застыло в ломающей кости судороге на бесконечно долгую секунду; потом в бой вступили дефибрилляторы кресла, и вампирша возобновила танец под ритм нового напряжения.
– Тридцать пять угловых градусов, – спокойно отрапортовал невидимый голос. – Три с половиной градуса по оси. Эксперимент номер двадцать три, ноль девять девятнадцать.
Запись закончилась.
Брюкс перевел дыхание.
– Он должен быть настоящим, – буркнула Сенгупта.
– Что?
– Горизонт нереален. Он как бы между. А они не глючат на гипотетические объекты.
Дэн понял: у вампиров иммунитет на горизонт. Неважно, насколько плоский и совершенный, тот обладает нулевой толщиной. Крест с горизонтом не построишь, по крайней мере Валери и ее приятелей он не останавливал: для этого требовалось что-то с глубиной.
– Эту запись было очень трудно достать, – заметила Ракши. – Взрыв повредил архивы.
– Взрыв?
– В Саймоне Фрезере.
Точно, атака реалистов. За пару месяцев до того, как Брюкс ушел в отпуск: бомба полностью разрушила лабораторию, в которой занимались эмуляцией митотического веретена. Правда, о том, что целью была вампирская программа, Брюкс не слышал.
– Должны были сохраниться бэкапы, – предположил он.
– Записей конечно. Но как узнать что это именно она, а? Лица-то не видно. В допуске только код подопытного. Распознавание по походке плохо работает когда объект привязан.
– Голос.
– Этим я и воспользовалась. А теперь попробуй протралить облако лишь с одним случайным образцом голоса, без внешней информации и контекста. – Сенгупта дернула подбородком. – Как я говорила. Трудно. Но я ее нашла с каждым разом становится все легче.
– Они ее пытали, – тихо сказал Брюкс. «Мы ее пытали». – А… Джим об этом знает?
Сенгупта горько засмеялась, как залаяла:
– Этому ушлепку я бы не сказала даже в каком он часовом поясе.
«Тебе не надо так себя вести, – подумал Брюкс. – Не надо упорно пытаться превратить всю боль в злобу. Ты можешь освободиться, Ракши. Пятнадцатиминутная корректировка – и они вырежут твое горе, как ты впаяла себе любовь. Еще двадцать пять минут – и ты забудешь, что когда-то страдала.
Но ты не хочешь забывать, да? Ты хочешь чувствовать горе. Оно тебе нужно. Твоя жена мертва и будет мертва вечно, но ты не можешь этого принять, цепляешься за закон
Он закрыл глаза, пока Сенгупта тлела рядом.
«Боже, помоги мне, когда она поймет».
23
Здесь имеется в виду закон Гордона Мура. Еще в 1960-е годы Гордон Мур, впоследствии один из основателей корпорации Intel, обратил внимание на интересную закономерность в развитии компьютеров. Он заметил, что объем компьютерной памяти удваивается примерно каждые два года, и это эмпирическое наблюдение стало фактически законом производительности любой техники.
В Центральном узле Ракши ободрала Солнце догола. То бурлило, кипело и было настолько близко, что, казалось, до него можно дотронуться (Дэн так и сделал – просто ради сюрреалистического чувства причастности: стоило лишь слегка оттолкнуться от решетки, переместиться в невесомости – и Брюкс смог поцеловать небо). Но изгиб солнечного края был четким и ясным, как лезвие бритвы: ни вспышек, ни протуберанцев, ни огромных выбросов плазмы, способных посрамить дюжину Юпитеров и мгновенно вынести земные радиопередачи.
– Где корона? – спросил он и подумал: «Фильтры».
– Ха это не Солнце а солнечная сторона.
Она имела в виду «Икар»: он и Солнце висели лицом к лицу, свет одного отражался от диска другого прямо в глаз далекой и мощно экранированной камеры, парившей на дыхании триллиона водородных бомб.
– Шикарный отражатель если хорошенько его раскрутить, – сказала Сенгупта. – Против радиации толку мало но если говорить о термальном и видимом спектрах то я могу превратить пространство вокруг «Тезея» в самое холодное место отсюда до самого Оорта.
– Однако, – протянул Брюкс.
– Это еще ничего сюда посмотри.
Солнце – его отражение – стало быстро темнеть. Сверкающий корчащийся блеск затухал: солнечные пятна, метеосистемы, петлистые циклоны магнитных сил начали исчезать прямо на глазах, тонуть в холодном космическом фоне. Спустя несколько секунд звезда превратилась в бледный фантом на темном зеркале.
Но осталось что-то еще: конвекционные потоки, похожие на котел с кипящим расплавленным стеклом. Жидкая масса резко поднималась около центра диска, кружилась в бесконечном цветении турбулентных завитков, охлаждалась, замедлялась и застывала рядом с темным периметром. Будто солнечную фотосферу сорвали, обнажив другую, отдельную метеосистему, пенящуюся под ней.
Только сейчас Брюкс неожиданно понял, что смотрел не на Солнце, и даже не на его отражение. Это был…
– Это «Икар», – пробормотал он.
Огромная выгнутая солнечная батарея диаметром в сто километров: прозрачная или мутная, твердая или жидкая; ее оптические характеристики рабски подчинялись капризам пресловутого звездного термостата и крохотному пальчику Сенгупты. Почернев и находясь буквально в нескольких степенях от статуса черного тела, потоки конвекции теперь крутились еще быстрее. «Икар» работал, сбрасывая излишки тепла.