Екатерина Дашкова: Жизнь во власти и в опале
Шрифт:
Когда Дашкова вернулась в Петербург, ее новые идеи лоб в лоб столкнулись с изобилием и чрезмерным богатством ее окружения. Она чувствовала себя еще более изолированной, чем раньше, даже среди толпы людей на официальных домашних приемах и обедах, превращавшихся в пышные церемонии, в которых участвовало до двухсот человек. Она снова ощущала себя выставленной перед всеми напоказ — и в то же время одинокой. Это переживаемое ею публично и лично одиночество было одним из главных факторов, влиявших на развитие и формирование ее характера. Ей не к кому было обратиться, она редко виделась с братьями и сестрами, а Александр, ее ближайший друг, учился в далеком Версале. Она становилась апатичной, скрытной, задумчивой, ее угнетали холодность дядиного дома, безразличие семьи, контраст между интеллектуальным чтением и искусственностью жизни. Ее неумение разрешить противоречие между повседневным существованием и твердыми принципами, реализовать их во всей полноте в процессе самосозидания и успешно применить их в жизни получит в будущем трагическое развитие. Она остро чувствовала различие между стремлением к свободному и независимому существованию и требуемым при дворе подобострастием. Придворное общество подавляло ее энергичную натуру до такой степени, что одиночество и чувство отчужденности развились в психологический
Ее психологическое состояние ухудшалось, и это заметили при дворе, опасались даже нервного срыва. Личный врач императрицы Герман Каау-Бургаве [58] пытался лечить ее депрессию («меланхолию»), но не смог найти физических причин нездоровья. Рядом не было никого, с кем она могла бы разделить свои самые глубокие чувства и кто был бы действительно озабочен ее внутренним кризисом: «Поэтому меня забросали тысячью вопросов, большинство их, однако, не было порождено ни любовью, ни сочувствием, которых я жаждала. А стало быть, никто не добился от меня искреннего признания, да и вряд ли я сама могла понять свое состояние, вызванное моей гордостью, оскорбленной чувствительностью и самонадеянным решением добиться всего собственными силами» (15/39).
58
Он был племянником знаменитого голландского химика Германа Бургаве, чью фамилию добавил к своей.
Со временем, взрослея, Дашкова научится маскировать и скрывать свои мечты, стремления и истинные чувства.
Она росла при одном из самых расточительных и блестящих дворов Европы, где господствовали маски, костюмы, театральные роли и беззаботные развлечения. Увлечение императрицы Елизаветы изысканными платьями ручной вышивки переросло в подлинную манию. Говорили, что она потеряла четыре тысячи платьев при пожаре 1744 года в Москве, а после смерти оставила в гардеробе еще тысяч пятнадцать. Детей Воронцовых часто брали на специально организованные елизаветинским двором праздники, концерты и театральные представления. Зимой они участвовали в уличных и домашних развлечениях, играх, катаниях на санях. Императрица организовывала особые детские балы (les bals d’enfants) во внутренних апартаментах своего дворца. Это давало детям возможность научиться вести себя на будущих взрослых придворных празднествах.
Елизавета любила балы и щедрые приемы, пышные зрелища. Богатство бальных залов поражало маленькую Дашкову: слепящий свет канделябров, блеск зеркал и повсюду запахи экзотических духов, пудры, румян, помады для волос. При главном выходе императрицы женщины ее свиты были одеты в прекраснейшие усыпанные драгоценностями наряды: изящные платья, шитые сверкающим серебром и золотом, в кружевах, со струящимися рукавами и длинными шлейфами. Покрытые драгоценными и полудрагоценными камнями платья расширялись колоколом от талии, заставляя женщин держать руки согнутыми в локтях, а в руках они несли сложенные, «молчащие» в присутствии Ее величества веера [59] . Дашкова в страхе смотрела на их неестественно высокие прически (poufs) со специально подобранными украшениями. Стильные укладки волос носили названия «цветущее удовольствие» или «очаровательная простота» и могли включать в себя все — от миниатюрных голубей и купидонов до кораблей и военных укреплений. Мужчины тоже были одеты по последней французской моде и блистали не меньше дам, увешанные с головы до ног бриллиантами, которые были везде — на шляпах, пуговицах, пряжках, эполетах и эфесах.
59
Веера были способом коммуникации при дворе, что породило некий секретный язык. Из уважения к императрице сложенный веер обозначал молчание.
Танцы были центральным событием этих балов. Главным, первым танцем был менуэт, за ним следовали полонезы и контрдансы. Через некоторое время популярными стали кадриль, котильон и экосез. Они настраивали на легкий тон и веселую болтовню, избегавшую смертельно скучной глубины и эрудиции и основанную на обмене остроумными и непринужденными репликами. Хотя в такого рода разговорах между мужчинами и женщинами был некоторый шарм и даже свобода, им недоставало интеллектуальной строгости и образованности, к которым стремилась Дашкова. Очень скоро она сочла их чересчур утомительными. В пятнадцать лет Дашкова объявила, что никогда не будет пользоваться пудрой или румянами, находя отвратительной саму идею рисования ярко-красных кругов на щеках. Позже, яростно критикуя сочинение Кастерб, она возражала против описания ее как провокационно одетой светской красавицы [60] . Большинство очевидцев, среди них Марта Вильмот, также противоречат описанию Кастерб и пишут, что Дашкова была сама простота — без затей одетая женщина в век портновских излишеств, напрочь отвергающая любовь к одежде.
60
Корнилович-Зубашева О. Княгиня Е. Р. Дашкова за чтением Кастера. С. 358.
Вполне предсказуемо, что Дашкова быстро устала от бездумных развлечений и фривольностей при дворе. Романтические роли на маскарадах и костюмированных балах были, однако, исключением. Маскарады давали возможность, хотя бы на время, получать некоторую свободу и чувство обретенной силы. Особенно завораживающими были так называемые «метаморфозы», когда все гости должны были приходить в масках, мужчины одевались как женщины, а женщины — как мужчины. Женщинам позволялось, таким образом, играть новые роли, которые обычно были запрещены, и одеваться по-военному (en militaire) для смеха и увеселения других. Елизавета считала себя неотразимой в военной форме и часто планировала маскарады, в которых мужчины были очень комично одеты в платья. Хотя такие трансвеститские развлечения были чрезвычайно непопулярны среди ее гостей-мужчин, женщины, кажется, радовались
Сама Екатерина II охотно переодевалась в мужское платье. «Мужская одежда идет ей больше всего, — писал британский посланник лорд Бэкингемшир, — она всегда надевает ее, когда ездит верхом» [61] . В распоряжении по организации придворного бала-маскарада Екатерина пишет: «Будет четыре лавки одежды и масок на одной стороне для мужчин и то же самое на другой стороне для женщин. Французские комедианты будут играть торговцев и торговок и продавать женские платья мужчинам и мужскую одежду женщинам. На лавках с мужской одеждой будет написано: Магазин одежды для женщин и лавке с женской будет надпись: Магазин одежды для мужчин» [62] .
61
Alexander J. Т. Catherine the Great: Life and Legend. P. 65.
62
Catherine II. The Memoirs of Catherine the Great / Ed. by D. Maroger. P. 369.
В другом случае переоделись только некоторые из гостей, и Екатерина вспоминает, как, одетая в форму офицера и скрытая маской, она страстно флиртовала с княгиней Долгоруковой: «Я надела офицерскую форму и сверху розовое домино и, войдя в зал, встала в круг, где продолжали танцевать… Княгиня, проходя, взглянула на меня. Я поднялась и последовала за ней, мы вернулись в круг танцующих, и я заняла место рядом с ней.
Она обернулась и, увидев меня там, спросила: „Маска, потанцуем?“ Я сказала „да“. Она решила, что мы должны потанцевать, и, пока мы кружились, я сжала ее руку… После танца я склонилась и поцеловала ее руку. Она вспыхнула и сразу же оставила меня» [63] .
63
Catherine II. The Memoirs of Catherine the Great / Ed. by D. Maroger. P. 358; Пыляев М. И. Старый Петербург. С. 203–204.
Дух переодеваний и маскарада распространялся и за пределы дворца. И Елизавета, и Екатерина захватили трон силой оружия, одетые как офицеры, а не как великие княгини. Они были прекрасными наездницами и обе не любили дамское седло. В великолепных мужских костюмах они часто ездили верхом, искусно управляя норовистыми лошадями. Екатерине нравилось ездить по-мужски на своем любимом жеребце Бриллианте, но Елизавета категорически запрещала ей делать это, утверждая, что после того, как та «стала женщиной», подобная практика может привести к выкидышам. Екатерина была вынуждена заказать специальное седло, чтобы наслаждаться своей страстью, и, несмотря на запрет императрицы, выскальзывала из дворца, одетая как мужчина. Дома тринадцатилетняя Дашкова, возможно, слышала сплетни о французском посланнике шевалье д’Эон де Бомоне, который был удивительным образом похож на некую Лию де Бомон (или даже встречала его). Сходство привело двор к заключению, что это одно и то же лицо, поскольку однажды шевалье был якобы замечен на пути во Францию одетый женщиной. Шевалье часто проводил время в компании Михаила Воронцова, который развлекал других историями об этой загадочной женщине-мужчине.
В конце концов, неприятие Дашковой развлечений и веселости двора привело к колкостям и насмешкам над ней друзей и родственников [64] . Гордая и независимая, она пыталась как можно лучше скрывать свои чувства одиночества и неудовлетворенности. Она продолжала свои занятия, и книги стали ее главным интересом. Благодаря своей эрудиции она сошлась с Иваном Шуваловым, «ревнителем муз» и любовником императрицы Елизаветы. Франкофил и покровитель литературы, искусств и наук в России, он вместе с М. В. Ломоносовым основал в 1755 году Московский университет и стал его первым куратором. Он также создал в Петербурге Российскую академию художеств, которую возглавлял до 1763 года. Его дом находился рядом, на углу Невского проспекта и Большой Садовой, и в течение нескольких лет Дашкова принимала участие в его литературном кружке — месте сбора наиболее влиятельных русских писателей XVIII века. Там, в ярко освещенной угловой комнате, интеллектуальная элита Петербурга собиралась по вечерам, чтобы обсуждать искусство, литературу и философию. Многие годы собрания у Шувалова посещали Ломоносов и Сумароков, известные своими шумными и горячими спорами; бывал здесь и вечно хмельной Костров, переводчик Гомера. Среди участников были Державин и денди Богданович, который всегда был одет по последней французской моде и отказывался обсуждать свои сочинения, предпочитая свежие сплетни. Шувалов сидел в большом кресле, окруженный книгами и друзьями, говоря обычно по-русски, но выделяя важные пункты французскими словами и фразами. Он был очарован Дашковой, энергичной и эрудированной молодой женщиной, поощрял ее и добывал для нее все последние зарубежные издания.
64
Малиновский А. Ф. Жизнеописание княгини Е. Р. Дашковой; Долговое. Р. Княгиня Е. Р. Дашкова. С. 169. Жена Малиновского Анна Исленьева была воспитанницей Дашковой, и он часто основывает свой биографический набросок на ее наблюдениях и разговорах с Дашковой. Видимо, из-за того, что это продукт устной истории, он содержит много неточностей. А. Ф. Малиновский был, возможно, автором некролога Дашковой в «Вестнике Европы» (1810. № 2. С. 149–151). См. также неопубликованную рукопись Я. К. Грота «Княгиня Дашкова» (СПФА РАН. Ф. 137. Оп… 1. Д. 13. Л. 1–10).