Екатерина и Потемкин. Фаворит Императрицы
Шрифт:
Григорий после отъезда братьев почувствовал себя вдруг осиротевшим, но вместо того, чтобы сильнее привязаться к Екатерине, начал куролесить пуще прежнего. Мужицкая дурь из него перла, особенно после пьянки… Трезвым был хорош, умен, хотя и ленив, а в пьяном виде все чаще распускал руки. Силища у фаворита бычья, синяки у императрицы не проходили.
Панин, который терпеть не мог всех Орловых вместе взятых, настраивал и настраивал Екатерину против фаворита и его братьев. Он был несказанно рад отъезду Алексея с Федором, но оставался главный Орлов — Гришка. Что за нрав у него! Умен, широк натурой, схватчив, но притом ленив, безалаберен,
Никита Иванович уж и письма посольские императрице показывал, которые тайно вскрывал, о чем послы прекрасно знали. Екатерина только вздыхала:
— Они не знают Григория Григорьевича, как его знаю я.
Ждала усмешку у Панина, но тот только вздыхал:
— Не стоит он вас, Ваше Величество…
В глубине души Екатерина уже давным-давно все понимала, и то, что не таков Орлов, каким она всем его представляет, что не таков, каким видеть желает, прятала синяки, прятала самого пьяного Гришку даже от слуг… Все надеялась увлечь его чем-то дельным, ждала, что он займется управлением вместе с ней. Очень хотелось друга, помощника, а не просто крепкого мужчину в постели. Переписка с Вольтером, Дидро или императором Фридрихом не могла заменить общения с умным человеком, который прекрасно бы знал положение дел в России.
И сознаться, что попросту боится любовника, тоже никому не могла — было стыдно. Чуть вздыхала свободней, когда он уезжал куда-то или надолго прятался в подаренной Гатчине, где Ринальди начал строить ему большой, но какой-то мрачный дворец. Но Гришка возвращался, на радостях дня три был ласковым и даже нежным, но потом все повторялось — пьянки, измены и побои.
Бывало Екатерина до утра лежала без сна, стараясь не плакать, чтоб глаза не были красными, пыталась понять, почему ей так не везет с мужчинами. Петр был не лучше, пусть не бил, но тоже пил и издевался, Салтыков бросил, Понятовский струсил, а Орлов превратил жизнь в муку, сладкую, но муку, которую то хотелось прекратить, то напротив — продлить.
Удалить его от себя? Но Орлов просто убьет, о чем говорил не раз; сумасшедшего Гришку не остановят никакие охранники, придет и убьет. Кроме того, вспоминая жаркие ласки непутевого любовника, Екатерина понимала, что не в силах отказаться от этой запретной, нелегкой, постыдной любви.
Однажды вдруг подумала, что было бы, венчайся они тогда. Ныне Григорий сидел бы на троне, а на нее плевал или вовсе прибил бы. Хорошо, что Алексей Разумовский спас, бросив в огонь документ.
Гришке выговаривать бесполезно, чуть что — сразу требовал, чтоб или венчались, или дите родила и всему свету представила. Этого она боялась не меньше кулаков Орлова. Позор на всю Европу — императрица, родившая от любовника! Это у королей могут быть побочные дети, а у королев нет. Потому приходилось звать Роджерсона, чтоб изгонял плод.
Орлов злился, изменял пуще прежнего, объясняя:
— Хочу, чтоб и у меня дети были!
Хуже всего, что он открыто стал проявлять интерес к фрейлинам — этого Екатерина боялась по-настоящему. Гришке отказать не сможет никто, не рискнут не только из-за его силы и грубости, но и боясь, что нажалуется императрице. Скоро весь двор переспит с Екатерининым любовником, тогда и вовсе хоть куда беги.
Она пыталась всех убедить, что Орлов может заниматься делами, что он помощник, часто просила хоть просто посидеть, когда доклады по утрам
Верна русская поговорка, что учить надо пока дите поперек лавки помещается, когда только вдоль — уже поздно. Переделывать Гришку было поздно: что в лени, что в разгуле, что в рукоприкладстве он оставался прежним.
— Катя! — голос Гришки слышен на весь дворец, но доносился не из личных покоев, а со стороны приемной, это означало, что неугомонный лентяй снова что-то придумал и теперь желает, чтобы она, бросив все, бежала смотреть, как что-то взрывается, портится или сыплет искрами. Екатерина вздохнула: его неугомонность да на пользу дела… цены бы Грише не было.
Дверь в кабинет распахнулась рывком, Орлов ворвался, таща за руку какого-то молодого человека.
— Вот, смотри, кого я привел! А?!
Императрица улыбнулась, перед ней, страшно смущаясь, стоял Орлов-младший, Владимир Орлов, самый младший из беспокойных братьев, три года назад отправленный старшим — Иваном — в Лейпциг учиться.
— Владимир Григорьевич вернулся. Рада видеть.
— Прослушал курс университетский и приехал! Вот! — Гришка был доволен, словно в том, что Владимир успешно прослушал курс Лейпцигского университета, его личная заслуга. Он оглядел брата, кажется только сейчас заметив, что тот несколько хиловат по сравнению с ним самим. — Только тощий чего-то. Ничего! — Мощная длань фаворита опустилась на спину младшего брата, едва не опрокинув того на пол. — Экой ты… Ладно, откормим русскими харчами, отъешься от своей немецкой хилости…
— Чем вы там занимались?
— Философией…
Григорий уже бухнулся в кресло, закинул ногу на ногу и по-хозяйски разглядывал брата. Едва увидев того выходящим из повозки, он потащил Владимира представляться императрице, хотя брат просил дать возможность хотя бы помыться с дороги.
Замечание по поводу философских занятий последовало незамедлительно:
— Во дурак! Твоя философия ничто! Я тебе ломоносовскую библиотеку покажу да еще много что.
Владимир растерянно смотрел на столь вольно ведущего себя рядом с государыней брата. Да, верно говорили, что Гриша хозяин в Петербурге.
Императрица тоже чуть смутилась, знаком предложила сесть.
— Ваше Величество, ежели возможно, я бы в другой раз, после дороги в пыли…
— Хорошо, придете вечером на малый куртаг, за картами поговорим. Вы играете?
— Я? — почему-то испугался Владимир. — Нет… мало… но научусь, ежели нужно.
— Не нужно, но научиться придется, здесь все играют. Хотя бы в вист.
— Ладно, пойдем. Я тоже до вечера! — Не спрашивая разрешения удалиться, Орлов поднялся и потащил брата за собой, что-то рассказывая по дороге.
Вечером императрица, усадив младшего из Орловых рядом с собой, расспрашивала его о житье-бытье в Лейпциге и о его планах:
— Намерены ли служить?
Они говорили по-немецки, Владимир обратил внимание, что Екатерина на обоих языках говорит с акцентом: на русском с немецким, а на немецком с русским. Невольно улыбнулся, государыня спросила чему. Пришлось объяснить. Екатерина рассмеялась, развела руками:
— Немкой быть уже почти перестала, а вот русской еще совсем не стала… Может, по-французски?