Екатерина II без ретуши
Шрифт:
Замысел состоял в том, чтобы арестовать его в его комнате и заточить, как принцессу Анну и ее детей. Он уехал в Ораниенбаум. Мы были уверены в поддержке многих офицеров гвардии; все тайные нити были в руках братьев Орловых – Остен вспоминает, как старший повсюду следовал за мной, свершая тысячи безумств. Его страсть ко мне была общеизвестна – он сам афишировал ее где угодно. Орловы – люди исключительно решительные и были любимы солдатами, когда служили в гвардии. Я в большом долгу перед ними – весь Петербург тому свидетель.
Умы гвардейцев были подготовлены в последние дни,
Панин хотел, чтобы переворот состоялся в пользу моего сына, но они категорически на это не соглашались. Я находилась в Петергофе, Петр III жил и пил в Ораниенбауме. Договорились, что в случае предательства не станут ждать его возвращения, а соберут гвардию и провозгласят меня.
Излишнее усердие моих сторонников привело к тому, что предательство свершилось. 27-го в частях гвардии распространился слух, что я арестована. Солдаты были возбуждены, один из преданных нам офицеров успокаивал их.
Какой-то солдат является к капитану Пассеку, руководителю одной из фракций, и докладывает ему, что мое дело плохо. Пассек заверяет солдата: он точно знает, что со мной все в порядке. Тогда солдат, по-прежнему встревоженный моей судьбой, идет к другому офицеру и говорит ему то же самое.
Этот офицер не участвовал в заговоре. Придя в ужас от того, что Пассек отослал солдата, не арестовав его, он кинулся к майору, приказавшему взять Пассека под стражу.
Тут уж встревожилось все полковое начальство, и донесение о случившемся направили тою же ночью в Ораниенбаум.
Поднялась тревога и среди заговорщиков. Они решили послать за мной второго брата Орлова с тем, чтобы перевезти меня в город, а тем временем два других брата должны были распространять повсюду весть о моем скором прибытии. Гетман, Волконский и Панин знали об этом.
Я спокойно спала в Петергофе, было шесть часов утра 28-го; день обещал быть беспокойным, ибо мне было известно все, что замышлялось.
Внезапно в мою комнату входит Алексей Орлов и говорит мне с величайшим хладнокровием:
– Пора вставать. Для вашего провозглашения все подготовлено…
Я стала расспрашивать его о частностях, а он в ответ:
– Пассек арестован.
Я не колебалась более, быстро оделась, даже не сделав толком туалет, и села в карету, в которой приехал Орлов. Другой офицер, переодетый лакеем, стал на запятки, третий поскакал вперед, за несколько верст от Петергофа.
В пяти верстах от города меня встретили старший Орлов и младший князь Барятинский, уступивший мне место в экипаже, ибо мои лошади выдохлись, и мы вместе направились в Измайловский полк.
Там находились дюжина людей и барабанщик, принявшийся бить тревогу. Отовсюду сбегались солдаты, целовавшие мне ноги, руки, платье, называвшие меня их спасительницею. Двое привели под руки священника с крестом, и все стали присягать мне.
Затем мне предложили сесть в карету, священник пошел впереди с крестом в руках – так прибыли в Семеновский
– Извините, что мы прибыли последними, – наши офицеры арестовали нас, но мы прихватили четверых из них с собой, чтоб доказать вам наше усердие!.. Мы желаем того же самого, что и наши братья!..
Прибыла конная гвардия – вне себя от радости. Я никогда ничего подобного не видела: гвардейцы плакали, кричали об освобождении их родины… Эта сцена происходила между садом гетмана и Казанским храмом.
Конная гвардия была в полном составе, с офицерами во главе. Поскольку я знала, что мой дядя, которому Петр III вручил этот полк, ненавидим им, я послала пеших гвардейцев просить дядю оставаться дома во избежание неприятного для него инцидента. Но из этого ничего не вышло: полк выделил команду, арестовавшую дядю, его дом был разграблен, а ему самому досталось.
Я направилась в новый Зимний дворец, где были собраны Синод и Сенат. Поспешно составили манифест, набросали текст присяги. Из дворца я обошла пешком войска – там было тысяч четырнадцать, гвардия и армейские части. Завидев меня, все испустили радостные крики, повторяемые бесчисленной толпой.
Потом я поехала в старый Зимний дворец, чтобы отдать необходимые распоряжения. Мы посоветовались там, и было решено всем, со мной во главе, двинуть в Петергоф, где Петр III должен был обедать. На больших дорогах были выставлены посты: время от времени нам приводили языков.
Я послала адмирала Талызина в Кронштадт. Прибыл канцлер В. [3] , посланный с тем, чтобы упрекнуть меня за мой отъезд; его отвели в церковь – присягать. Прибыли князь Трубецкой и граф А. Шувалов, также из Петергофа, чтобы принять командование войсками и убить меня… Их также отвели присягать – без малейшего насилия.
Отправив всех наших курьеров и приняв необходимые меры предосторожности, я, около десяти часов вечера, переоделась в гвардейский мундир и объявила себя полковником, что было встречено с неизъяснимой радостью. Я села верхом на коня: в городе мы оставили лишь понемногу солдат от каждого полка для охраны моего сына.
3
Канцлер М. И. Воронцов.
Я вновь поместилась во главе войск, и мы всю ночь продвигались к Петергофу. Когда мы достигли небольшого монастыря, на нашем пути оказался вице-канцлер Голицын с очень льстивым письмом Петра III.. (Я забыла сказать, что при выезде из города ко мне подошли три гвардейца, посланные из Петергофа, чтобы распространять в народе манифест. Они заявили мне:
– Вот что поручил нам Петр III… Мы вручаем это тебе, и мы очень рады, что у нас есть возможность присоединиться к нашим братьям…)
После первого письма последовало второе, привезенное генералом Михаилом Измайловым, который бросился к моим ногам и спросил меня: