Екатерина Ивановна Нелидова. Очерк из истории императора Павла

Шумигорский Евгений Севастьянович

«Каждый день, — пишет она, — меня радует хорошая погода мыслью, что моя добрая и дорогая императрица пользуется прогулкою, столь нужною для нее, и что император в лучшем расположении духа, ибо, не в гнев будь сказано его величеству, у меня есть маленькое подозрение, основанное на маленьких доказательствах, что погода действует на его физическое состояние, физическое на нравственное, оно же в свою очередь на нравственное состояние других, и т. д. и т. д., и вот добрые друзья спрашивают его голосом не совсем твердым: «что с вами, не рассердили ли вас чем-нибудь?» И вот он им отвечает, с видом и тоном глубокого убеждения: «ничего со мной не делается. Это вы в дурном расположении духа и стараетесь во всем мне перечить». И вот мы начинаем оправдываться, а над нами разражается гром словами: «О, если так, так я уеду куда-нибудь». Поэтому-то, когда я вижу хорошую погоду, мое воображение рисует мне сцены иного рода, на которых оно любит останавливаться и я вижу ту физиономию, которая так часто заставляет всех говорить: «у императора — прелестная физиономия, когда он спокоен». И вот тот пункт во всей истории, на котором я хочу остановиться» [31] .

31

«Осьмнадцатый век» III. 451, 452.

Сама Нелидова иначе поступала с Павлом, даже после восшествия его на престол.

«В характере Павла, — замечает Саблуков, — было истинное благородство и великодушие, и хотя он был ревнив к власти, но презирал те лица, которые слишком подчинялись его воле в ущерб истине и справедливости, а уважал тех, которые для того чтобы защитить невинного, бесстрашно противились вспышкам его гнева» [32] . Саблуков, бывший на карауле в Гатчинском дворце, был однажды свидетелем следующей сцены. Около самой офицерской караульной комнаты, — пишет он, — была обширная прихожая, в которой стоял караул, а из этой прихожей длинный, узкий коридор вел во внутренность дворца, и тут поставлен был часовой, чтобы вызывать караул каждый раз, как император шел оттуда. Вдруг я услышал крик часового: «на караул!» выбежал из моей комнаты, и едва солдаты успели схватить свои ружья, а я обнажить свою шпагу, как дверь коридора отворилась настежь, а император, в башмаках и шелковых чулках, при шляпе и шпаге, поспешно вошел в комнату, и в ту же минуту дамский башмак, с очень высоким каблуком, полетел чрез голову его величества, чуть-чуть ее не задевши. Император чрез мою комнату прошел в свой кабинет, а из коридора вышла Катерина Ивановна Нелидова, спокойно подняла свой башмак, надела его и вернулась туда же, откуда пришла. На следующий день, когда я снимал караул, его величество пришел и шепнул мне: «Mon cher, у нас вчера была ссора». — «Точно так, государь», — отвечал я [33] . В это время (1797 г.) Нелидовой было уже 39 лет, но отношения ее к Павлу, очевидно, не изменились ни на йоту.

32

Записки Саблукова, «Русский Архив», 1869. 1919–1920.

33

Там же. 1915–1916.

Конечно, весьма трудно, иногда даже невозможно, проникнуть в тайники человеческой души, недоступные даже самопознанию, но насколько можно думать, самолюбию и гордости Нелидовой должно было льстить влияние, приобретенное ею над Павлом Петровичем, и неудивительно, что постепенно она сама, в своей восторженности, пришла к убеждению что сам Бог предназначил ее охранять цесаревича и руководить им для общего блага [34] . Сознание чистоты своих отношений к нему укрепляло Нелидову, среди шума возникших неблагоприятных о ней толков, продолжать свои сношения с Павлом. «Знаете ли вы, — писала она однажды Павлу, — почему вы любите ворчунью? это потому, что сердце ваше знает лучше, чем ваш ум, и что, несмотря на все предубеждения последнего, первое отдает ей справедливость». «Разве я когда-либо, — писала она Павлу незадолго до его кончины, смотрела на вас, как на мужчину? Клянусь вам, что я не замечала этого с того времени, как к вам привязана; мне кажется, что вы — моя сестра» [35] . Чисто нравственный, даже религиозный характер связи Павла с Нелидовой, имевший отчасти мистическую подкладку, неоднократно, засвидетельствован был самим Павлом, всегда искренним, всегда глубоко-религиозным. Посылая Нелидовой одну книгу духовного содержания, Павел писал ей:

34

«Осьмн. Век», III, 443, 444.

35

Там же, 433–435.

«В ком заключается высшее благо, — если не в Том, Кому я полагаю свое счастие поручать вас на каждом шагу моем в течение дня? Смею это высказать: связи, существующие между нами, их свойство, история этих отношений, их развитие, наконец все обстоятельства, при которых и вы, и я, провели нашу жизнь, — все это имеет нечто столь особенное, что мне невозможно упустить все это из моей памяти, из моего внимания, в особенности же в будущем… По моему мнению, я своею книгою делаю вам великий подарок, ибо заставляю вас думать о Боге, чтобы еще более вас к Нему приблизить. Тем самым я и себе делаю величайший, истинный подарок. Таков мой способ любить тех, которые мне дороги; пусть отыскивают во всем этом что-либо преступное. Читайте, добрый друг мой, открывая книгу по произволу и на удачу: не наблюдайте ни времени, ни правил, но когда явится на то желание Простите мне все это; будьте снисходительны к человеку, любящему вас более, чем самого себя, и в этом духе примите все. Единому Богу известно, насколько и во имя чего вы мне дороги; призываю на вас самые святые Его благословения и остаюсь весь ваш, слуга и друг» [36] .

36

Там же, 448–450.

В начале 1790 г. уже после возвращения своего из Финляндии, когда Павел был серьезно болен и думал о смерти, он, в виду всеобщих нападок на Нелидову, которую считали его любовницей, написал императрице трогательное письмо в ее защиту, прося мать не оставить ее своим вниманием в случае его смерти.

«Мне надлежит, писал он между прочим, совершить пред вами, государыня, торжественный акт, как пред царицею моею и матерью, — акт, предписываемый мне моею совестью пред Богом и людьми: мне надлежит оправдать невинное лицо, которое могло бы пострадать, хотя бы негласно, из-за меня. Я видел, как злоба выставляла себя судьею и хотела дать ложные толкования связи, исключительно дружеской, возникшей между m-lle Нелидовой и мною. Относительно этой связи клянусь тем Судилищем, пред которым мы все должны явиться, что мы предстанем пред ним с совестью, свободною от всякого упрека, как за себя, так и за других. Зачем я не могу засвидетельствовать этого ценою своей крови? Свидетельствую о том, прощаясь с жизнью. Клянусь еще раз всем, что есть священного. Клянусь торжественно и свидетельствую, что нас соединяла дружба священная и нежная, но невинная и чистая. Свидетель тому Бог» [37] .

37

Там же, 445. — Ср. Шумигорский, «Императрица Мария Феодоровна». I, 366, примеч.

Великий Князь Павел Петрович (1780-е годы)

С миниатюры, принадлежащей Его Императорскому Высочеству Вел. Кн. Николаю Михайловичу.

Уже энергический, отчаянный, если можно так выразиться, тон этого письма ясно указывает, как много накипело горечи и негодования в душе

Павла, когда он увидел, что клевета стремилась загрязнить репутацию существа, которое он считал самым дорогим для себя на свете; но, вместе с тем, существование этой клеветы, пустившей глубокие корни в обществе, не только не сделало его более осторожным, а, напротив, заставило его удвоить, утроить публичные знаки уважения к девушке, напрасно оклеветанной и униженной, по его мнению, из-за него и терпевшей все ради него же. Нелидова не скрывала своего желания удалиться от двора, где ее положение становилось невыносимым вследствие натянутых отношений к ней Марии Феодоровны и ее наперсницы, г-жи Бенкендорф. Мария Феодоровна не вникала, да и не хотела вникать в смысл дружбы Павла и Нелидовой: уверенная в платоническом ее характере, она все-таки, с женской точки зрения, возмущалась близостью отношений своего супруга к своей фрейлине, как бы чувствуя себя лишней в их продолжительных беседах, в их нескрываемом духовном единении: тяжело было ей думать, что душа великого князя как бы принадлежит другой женщине. Естественно, она стала стремиться к удалению Нелидовой от двора и вооружать против нее окружающих, вполне искренно приписывая ей самые дурные намерения.

«До меня дошли слухи, — пишет Ржевская-Алымова, — о частых размолвках, происходивших в домашней жизни великокняжеской четы: Причиною этого была г-жа Нелидова, овладевшая умом великого князя… Живя вдалеке от двора, я не хотела верить этим сплетням. Мой заклятый враг, г-жа Бенкендорф (у которой я не бывала и которая не ездила ко мне), подтверждала мне верность всего слышанного мною. Она явилась ко мне с поручением передать мне обо всем, завербовать меня в приверженицы великой княгини и заставить противодействовать ее врагам. Я неспособна была к интригам и со свойственною мне прямотой искренно пожалела о великой княгине, обещая быть ей преданнее, чем когда-либо. Любя великого князя, я сначала не хотела мешаться в это дело. Однако я поговорила откровенно с г-жей Нелидовой, высказав ей свой образ мыслей. Она нисколько не рассердилась на меня, а великий князь, с которым я встречалась лишь в обществе, продолжал оказывать мне величайшее внимание» [38] .

38

Записки Ржевской, «Русск. Арх.», 1871, 41.

Цесаревич не остался, однако, равнодушен к действиям г-жи Бенкендорф и других лиц, сочувствовавших Марии Феодоровне, как, например, Лафермьера, и удалил их от двора. Влияние Нелидовой на Павла сделалось тогда общепризнанным фактом, и Мария Феодоровна, как передают современники, жаловалась тогда на свое несчастье императрице. Говорят, что Екатерина вместо ответа подвела Марию Феодоровну к зеркалу и сказала: «посмотри какая ты красавица, а соперница твоя petit monstre; перестань кручиниться и будь уверена в своих прелестях» [39] . Много лет спустя Нелидова сознавалась Марии Феодоровне, что императрица выразила ей даже свое желание, чтобы она оставалась при великокняжеском дворце [40] . Этому признанию Нелидовой можно вполне дать веру, так как в преданности себе Нелидовой императрица не сомневалась, а раздор между Павлом Петровичем и его супругою мог быть ей только приятен: уже в это время думала она о назначении Александра Павловича своим преемником и об отрешении отца его от престолонаследия, и содействие Марии Феодоровны для этой цели представлялось ей необходимым [41] . Князь Ф. Н. Голицын, близко знавший придворные интриги того времени, утверждает даже, что Екатерина, будто бы, сама заботилась поселить охлаждение между сыном и невесткой и орудием для этого избрала барона Сакена, который уверил великого князя, что посредством Марии Феодоровны им управляет г-жа Бенкендорф и Лафермьер, и таким образом нанес страшный удар его самолюбию [42] . Как бы то ни было, но жалоба Марии Феодоровны императрице не имела реальных последствий, и Нелидова оставлена была при Павле, а Мария Феодоровна оказалась в высшей степени тяжелом и трудном положении. «Фрейлина Нелидова, — говорит Ф. Н. Голицын, — вела себя похвально и не причиняла неприятностей великой княгине, но тем не менее ее высочество, лишась искренности и любви своего супруга, принуждена была вести себя совсем не по-прежнему и в обращении и в речах быть скромнее и осторожнее. Здесь можно беспристрастно сказать в похвалу сей августейшей особе, что нельзя более употреблять терпения и снисхождения, как она употребляла» [43] .

39

Записки Мухановой. «Русск. Арх.», 1878, I, 308.

40

Из неизданного дневника Вилламова.

41

Шумигорский. «Императрица Мария Феодоровна», I, 391–392, 434.

42

Записки кн. Ф. Н. Голицына, «Русск. Арх.», 1874, I, 1287–1288. Графиня Головина в своих «Записках», вместо Сакена, называет кн. Голицына, вовсе отрицая участие Екатерины в этом деле.

43

Записки кн. Голицына, «Русск. Арх.», 1874, 1289.

III

Душевное настроение великой княгини Марии Феодоровны. — Партии, образовавшиеся при великокняжеском дворе, — С. И. Плещеев. — Значение личности Нелидовой для Павла Петровича. — Стремление Нелидовой удалиться от двора. — Переписка ее с Куракиным. — Удаление Нелидовой в Смольный монастырь. — Новое положение ее при великокняжеском дворе и его значение.

При всей сдержанности Марии Феодоровны, душевное настроение ее в это время, вследствие положения, занятого при дворе Нелидовой, было ужасное, и скорбь свою она изливала в письмах своих к старому, испытанному другу Павла, Сергею Ивановичу Плещееву, масону, руководившему религиозным чтением цесаревича.

«С маленькой (la petite, как презрительно называла она Нелидову) мы держимся весьма прилично, но, признаюсь, с того времени, как мы сошлись с нею таким образом, с нею обращаются свободнее, ласкают ее более и даже перед публикою. Demoiselle чрезвычайно фальшива: это проявляется во всем, что она рассказывает; но все это не смущает меня; я буду следовать своему пути в убеждении, что он угоден Богу». В начале 1792 года, великая княгиня, находившаяся в то время в ожидании родов, писала Плещееву: «Вы будете смеяться над моею мыслью, но мне кажется, что при каждых моих родах Нелидова, зная, как они бывают у меня трудны и что они могут быть для меня гибельны, всякий раз надеется, что она сделается вслед затем второй m-me де-Ментенон. Поэтому, друг мой, приготовьтесь почтительно целовать у ней руку и особенно займитесь вашей физиономией; чтобы она не нашла в этом почтении насмешки или злобы. Я думаю, что вы будете смеяться над моим предсказанием, которое, впрочем, вовсе не так глупо» [44] .

44

Шумигорский. I, 372–373.