Екатерина Великая (Том 2)
Шрифт:
Стараясь совместить гражданскую карьеру с высоким служением Аполлону, Державин уже достиг поста вице-губернатора, но нигде не мог ужиться со своими сослуживцами. Он считал их намного глупее и ниже себя, а они его терпеть не могли как гордеца и зазнайку. Это порождало целый ряд кляуз, из-за которых и пришлось поэту, бросив симбирские дебри, прискакать в столицу, искать тут милости Зубова, князя Вяземского и других влиятельных людей.
Стихи и популярность Державина, его личная способность приноровиться к сильным покровителям, если этого требовали обстоятельства, сразу
Узнав, что Державин поднёс Зубову «Оду к изображению Фелицы», имеющую связь с первой его большой поэмой, Екатерина приняла стихи, прочла, осталась довольна и сказала Зубову:
– Его не мешает приласкать. Такие певцы полезны бывают для общественного мнения. А вам особливо это пригодиться может.
Зубов научился с полуслова понимать свою благодетельницу, и Державин получил разрешение без зова являться к выходу Зубова и к его столу, когда пожелает.
Державин тоже не упускал случая поймать фортуну за хвост и немедленно сделался завсегдатаем в доме фаворита.
Ожидая появления хозяина, все трое, сидящие здесь, или молчали, или перекидывались негромкими, короткими замечаниями.
Вдруг распахнулась широкая дверь, ведущая через приёмную в покои для служащих, на пороге показался толстый, важный генерал в полной форме, держа в руках довольно большой поднос.
Он вошёл в комнату, а лакей снаружи снова запер дверь, оттеснив плечом несколько человек, которые уже навалились было, чтобы заглянуть и в эту заветную комнату.
– Здравствуйте, здравствуйте, государи мои… Не опоздал, сдаётся… А уж пора… Нынче хотел наш благодетель пораньше встать… Вот я кофейку и приготовил… Пойду загляну: не изволил ли проснуться?.. Звонка не было? Нет?.. Я всё же погляжу…
И осторожно, на цыпочках, держа поднос перед своим мясистым носом, стараясь, чтобы фарфор, стоящий на подносе, не загремел, генерал пробрался в соседнюю комнату, поставил ношу на стол, поджёг спирт под золотым кофейником и ещё осторожнее и тише стал красться к двери, ведущей в спальню фаворита, за которой царила полная тишина и мрак благодаря тяжёлым опущенным занавесям и портьерам.
– Аккуратен наш генерал! – насмешливо улыбаясь, заметил Державин Эмину.
– Чего хотеть от Кутайсовых? Дед его за нос держал государя, бороду брил и в знать попал. Этот тоже берётся за что попало, лишь бы не пропасть… Ха-ха-ха! Каков каламбур!..
– Тише, – отозвался серьёзный, невозмутимый Козицкий. – Кажется, проснулся… Да, звонок… Вон и камердинер прошёл… И генерал наш проследовал с кофеем…
– Слава Богу, значит, всё обстоит благополучно! – торопливо заметил Державин.
Действительно, Зубов проснулся. Первый его взгляд упал на толстое, глупое и преданное лицо Кутайсова…
– Вы? Ну, идите… Несите.
И, протянув руку, вторично дёрнул сонетку.
Но, предупреждая камердинера, который немедленно явился на звонок, Кутайсов уже откинул занавеси у одного окна, и весёлый майский день ворвался с лучами солнца в высокую, роскошно убранную опочивальню женственно-изнеженного фаворита.
Поставя свой кофе на столик у кровати, Кутайсов отвесил вновь поклон
– С добрым утром, с весёлым пробуждением, милостивец… Кофеёк готов… Без лести скажу: нынче, как никогда, удался на славу… А сливочки… кренделёчки… Мм-м… Сам приглядел за пирожником… Кушай на здоровье, ваше сиятельство!..
– Благодарствуй…
Зубов небрежно протянул руку своему угоднику.
Тот в порыве рабской преданности взял обеими руками пальцы Зубова, слегка пожал и, неожиданно заметив, что колено фаворита обнажилось из-под покрывала, осторожно нагнулся, коснулся губами открытого места и покрыл его одеялом, бормоча:
– Озябнуть изволят ножки твои, милостивец… Беречь, чай, их надо… ножки-то…
Зубов, привыкший ко всяким формам угодливости, всё-таки смутился и, быстро укрывшись поплотнее, сказал:
– Что ты, государь мой… Не женщина я, чтобы подобные ласки… Верю, что от сердца. Да лучше не надо…
– Не буду, не стану, милостивец… Не стерпел… Когда ножку увидел, ту самую… твою… Хе-хе-хе… Сердце взыграло. Все мы – рабы нашей государыни-матушки. Ничего не пожалеем для неё. Вот я и… Не взыщи, милостивец… Пей… На здоровьице. Горячо ли? Хорошо? И ладно… А я пойду… Только… словечко вот ещё…
– Что такое? Говори…
– Да слыхал я: принца немецкого сменить думает государыня. Благодетель наш, князь Николай Иваныч, братца на его место ладит… Генерала Салтыкова… Должно полагать, и вакансий при том немало откроется… Так уж попомни меня, слугу своего верного… И племянничка, Серёжку… Знаешь, чай, его. Оба мы тебе готовы усердствовать… Так уж ты…
– Хорошо, хорошо. Если только перемена будет, я буду помнить… А много народу там ждёт? Из чужих?
– Полны горницы… Лизоблюдишки набежали… Лишь бы беспокоить тебя, благодетеля! Того не понимают, что мужей таких в их деятельности государственной излишними заботами утруждать нельзя и докучать им не подобает. Дух чтобы бодрый у милостивеца был, чтобы он мог угодить матушке-государыне чем Бог послал… Хе-хе-хе… Ну, я тоже докучать не стану… Уж сам попомнишь просьбишку…
– Да, да, буду помнить. Скажи там, чтобы отказали всем, и не принимаю сегодня… Что-то не по себе мне…
– Здоров ли, ангел мой? Лекаря бы… А то бы…
– Здоров, здоров я! Ступай, скажи…
С низкими поклонами вышел Кутайсов.
Зубов с помощью камердинера набросил на себя меховой халат и перешёл во вторую комнату, где тоже горел камин, сел около него на низеньком кресле, ноги протянул на мягкую скамеечку. Взяв пилку, стал точить розовые ногти и приказал камердинеру:
– Кто тут рядом? Своих зови. А чужих не принимаю.
Кивнув довольно приветливо на низкие поклоны троих вошедших, Зубов обратился прежде всего к Козицкому:
– Ну, что там у тебя?
Тот подал несколько бумаг из портфеля.
Зубов взял, поглядел, выбрал одну и стал читать, положив остальные на стол, рядом. Довольная улыбка показалась на его изнеженном, ещё розоватом от сна лице.
– Прекрасно… Неужели это так? Это я могу сделать. Всё в моих руках. Только чтобы потом от условия не отступил купчишка… А то знаешь: тонет, топор сулит…