Екатерина Великая (Том 2)

Сахаров Андрей Николаевич

– Вижу, тебе не придётся в своей жизни ссориться ни с кем. Хороший ты будешь политик. Благодарю за прямой ответ на вопрос. Больше сказать не имеешь? Нет? Ну с Богом, прощай… Поцелуй всё-таки меня, мой откровенный и прямой Саша! Иди с Богом!

* * *

Через короткое время Лагарп получил отставку и предписание как можно скорее выехать из России.

* * *

Следующий 1793 год золотыми знаками должен был бы отметить Платон Зубов в своих таблетках. [188]

188

Таблетка –

аспидная доска для письма.

Счастье не просто кокетничало с ним, а открыто осыпало щедротами своими в лице великой государыни Севера.

Вся семья Зубовых получила графское достоинство, а сам он вскоре был сделан светлейшим князем Священной Римской империи. Престарелый Иосиф не мог отказать в этой любезности своей неувядающей союзнице, о которой всегда вспоминал с самым приятным чувством.

Кроме пожалованных ему лент Андрея Первозванного и Александра Невского, Зубов был кавалером Чёрного и Красного Орла, назначен был генерал-фельдцейхмейстером, генерал-губернатором Новороссийского края, был увешан десятками различных русских и иностранных орденов первого ранга, числился начальником целого ряда высших учреждений империи, фактически управлял ею при помощи нескольких чиновников из школы Потёмкина и самой государыни, а впереди ожидал только фельдмаршальского жезла и звания генералиссимуса, чтобы отнять у своего старого покровителя, Николая Ивановича Салтыкова президентский пост в Военной коллегии. Словом, за пять-шесть лет невидный подпоручик сделал карьеру, равную потёмкинской, стоившей двадцати лет трудов и жизни этому гиганту.

Но между ними была ещё и другая разница.

И по фигуре, и по своим дарованиям, по шири и отваге души Потёмкин был по плечу всем «высоким персонам», кузеном которых стал благодаря своему званию князя Священной империи, светлейшего, высокопревосходительного и т. д. Все эти чины, отличия и звания были для «князя тьмы» как бы блестящим плащом, который он носил с шикарной небрежностью…

А Зубов, маленький, юркий, пронырливый, мелкий и телом и духом, имел совсем другой вид, когда на него посыпались чины, награды и почести.

Из своей славы он соорудил громоздкий, но малоустойчивый пьедестал, кое-как забрался на него и с трудом удерживал равновесие, такой неуверенный, незаметный и даже смешной.

Всемогущество Зубова влекло к нему всё, что любит и умеет пресмыкаться в ожидании хотя бы малой выгоды. Сотни прожектёров, своих и иностранных, являлись лично и присылали ему свои, порою самые несбыточные, сумасбродные проекты политического и общественного характера, предлагали услуги: и для получения золота «химическим» путём, и для сохранения вечной молодости, и для укрепления мужских сил и достижения успеха у женщин.

Всё это принимал Зубов и его секретари, и часто среди мусора умели они находить крупицы золота и пользоваться ими, не делясь ни с кем по совету г-жи Простаковой. [189]

Эту материальную сторону Зубов особенно имел в виду.

Как бы желая возместить неудачу с покупкой могилёвского имения покойного князя Таврического, Екатерина подарила Зубову пятнадцать тысяч душ в новых местах, недавно приобретённых от Польши… И сам он покупал «по сходной цене» земли и души, умножая свои владения…

189

Героини комедии Д. И. Фонвизина «Недоросль» (1781), которая наставляла своего сына,

решавшего задачу на деление: «Нашед деньги, ни с кем не делись» (д. III, явл. 7).

Заметно поредело окружение стареющей Екатерины. И Зубов стоял, как веха среди поля, тонкая, но далеко видная.

Он с помощью своих друзей, со стариком Салтыковым во главе, старался не пускать ко двору молодых, красивых людей и вообще удалять лиц, выдающихся дарованиями, подвигами или умом.

Суворову постоянно поручались разные важные в стратегическом отношении задания. То он укреплял русскую власть в Финляндии, то отправлялся на юг, где ему было поручено укрепление берегов Тавриды. И старый герой приступал к работе, избрав своей штаб-квартирой молодой город Херсон.

Разрабатывая планы новых завоеваний и преобразований в империи, по большей части давно составленные и даже наполовину исполненные предшественниками, последний фаворит находил время заниматься науками и искусствами.

С высоты царскосельских башен он пускал больших змеев, оклеенных золотой плёнкой, для изучения атмосферного электричества вслед за Франклином; играл на своём великолепном Страдиварии, иногда даже составлял дуэты и квартеты со своим новым секретарём Грибовским.

Раньше Грибовский служил у Потёмкина и, явившись свидетелем смерти светлейшего, прислал обо всём виденном подробное письмо Державину. Тот показал послание Зубову.

– Прекрасно написано. Черкни-ка своему приятелю – не желает ли послужить у меня? Пусть приезжает, – сказал Зубов.

Конечно, Грибовский немедленно прискакал и стал одним из самых близких сотрудников фаворита, попавшего в большие государственные деятели…

Недавний гвардии подпоручик не на шутку возомнил о себе, как о единственном хозяине всего высшего управления и стал рассылать лаконические приказы и мемории, [190] сходные с рескриптами, даже самому Суворову, герою Рымника и Кагула, в его белый домик, на берегу Днепра, в новом городке Херсоне. Тон Зубова показался невыносим старому полководцу.

190

Мемория – записка.

Среди самых счастливых дней попадаются и дни неудач.

Именно такой день выпал для Зубова, когда в середине сентября 1793 года он, раздражённый и недовольный, вошёл к государыне, держа какие-то бумаги в руке.

– Что, генерал? Или снова неприятности какие-либо? Что там у вас такое? Выкладывайте. А потом и я вам кое-что приятное скажу. Вот и сквитаемся!

И ласково указала фавориту на стул против себя.

– Какие неприятности?! Просто дикость! Подумайте, ваше величество: по званию своему я пишу Суворову разные сообщения относительно новых городов и прочих дел. Пишу, как надо в серьёзном письме: коротко и ясно. Знаю, что сам же он не терпит, если «мёд мажут по тарелке» – его образное выражение…

– Я знаю, что Александр Васильевич это не про мёд отвечает, конечно?

– Да но как? Полюбуйтесь… Впрочем, нет, я сам прочту, чтобы не утруждать вас. Извольте послушать, матушка: «Ваше сиятельство, граф Платон Александрович. Ваше писание от августа 30-го получил. Что потребно, сделано частию, остальное, по возможности, будет своевременно совершено. Добавить до сего имею: ко мне штиль ваш рескриптный, указный, повелительный, употребляемый в аттестациях. Нехорошо, сударь. Алексей Васильев сын Суворов, граф Рымнинский». Что скажете на такую дерзость, ваше величество?