Екатерина Великая. Биография

Каус Гина

Но если оставить в стороне нетерпение Елизаветы, то не является ли все это, в сущности, невинной забавой? Нет ли в этих играх двух невинных детей, еще не вкусивших от древа познания добра и зла, чего-то трогательного? Быть может, врачи все же не правы, и Петр, невзирая на свои 17 лет, еще не достиг половой зрелости, а наставления его учителей, сальные разговоры лакеев привели только к тому, что он узнал о некоторых вещах, постичь которые ему поможет только природа. В один прекрасный день, и очень скоро, понимание это в нем проснется. Приблизительно так рассуждает г-жа Крузе, когда она тщетно пытается каждое утро расспрашивать юную супругу.

Так же думает в первые дни и Екатерина. Она опять старается завоевать доверие и любовь своего

мужа, вполне подчиняясь его желаниям, весело исполняя его капризы. Это оказывается не особенно трудным, Петр, который в течение медового месяца вынужден проводить дни и ночи вместе с женой, и не думает о том, чтобы применять на практике уроки Румбера. Эти уроки отвечали, быть может, его воображению, но отнюдь не естественным наклонностям его характера. Он опять прежний, кажущийся незлобивым компаньон ребяческих забав, радующийся тому, что подле него вместо учителей и надзирателей - беспретенциозное существо, которого ему абсолютно нечего стесняться. Ни одного грубого, злого слова от него не услышишь. Но уже через четырнадцать дней после свадьбы он признается своей юной супруге, что влюбился в одну из ее фрейлин. Обстоятельно описывает он ей все прелести девицы Карр и, не удовлетворяясь этим, делает и своего лакея наперсником и поверенным своих новых чувств. Екатерина случайно слышит, как он рассказывает лакею, что великую княгиню и сравнить нельзя с очаровательной девицей Карр.

Влюбился ли Петр действительно или только притворяется влюбленным в другую для того, чтобы таким образом оправдать свое немужское отношение к жене, влюбленность эта, во всяком случае, лишает в значительной мере их ночные игры в куклы их невинного характера. Пусть даже он отстал не только в физическом, но и в духовном смысле, настолько ума уж у него, во всяком случае, хватает (если для этого вообще необходим ум), чтобы понять, как глубоко он оскорбляет Екатерину, рассказывая ей в ее постели, которой пользуется только для ребяческих забав, о своей любви к другой. Тут не может быть ни малейшего сомнения: он хочет ее оскорбить, унизить, и это ему на протяжении нескольких недель удается столь блестяще, что под влиянием новых обид она забывает все обиды, когда-либо нанесенные ей матерью. При отъезде княгини Цербстской на родину Екатерина проливает горькие слезы.

Отъезд этот происходит не вполне добровольно. Елизавете приходится сказать княгине, что ее отъезду ничто больше не препятствует и что на всех почтовых станциях ее уже дожидаются лошади. На прощание княгиня, равно как и ее свита, получает богатые подарки, ей вручаются подарки и для добрейшего Христиана-Августа, а кроме того - шестнадцать тысяч рублей для оплаты ее русских Долгов.

К сожалению, долги эти более чем вдвое превышают эту сумму. Екатерина берет уплату остатка на себя, и сама влезает благодаря этому в долги, которые будут ее на протяжении семнадцати лет мучить и ставить в неприятную зависимость от разных лиц. Княгиня покидает, таким образом, Петербург в довольно хорошем настроении, едет с прохладцей и удобствами, так что добирается до Риги только через двенадцать дней.

Здесь ее настигает месть Елизаветы - надо сознаться, что месть эта носит элегантно-злобный характер. В Риге княгиня получает от Елизаветы письмо, в котором значится, между прочим, следующее: "Я считаю необходимым просить вас по приезде в Берлин доложить его величеству королю прусскому, что мне было бы чрезвычайно приятно, если бы он соизволил согласиться отозвать своего уполномоченного барона Мардефельда".

Отозвание прусского посла не имеет, в сущности, никакого отношения к княгине Цербстской, а вытекает из внешнеполитической ситуации, - разумеется, есть множество других возможностей донести до сведения Фридриха о своем желании, чтобы он отозвал Мардефельда. Если она возлагает это неприятное поручение на княгиню Цербстскую, то это является просто своеобразным наказанием: княгиня занималась в России интригами в пользу прусского короля, так вот пусть же

она сама теперь доведет до его сведения, как провалились ее старания. Это, пожалуй, сама тяжкая кара, которой могла бы быть подвергнута бедняжка. Она отправилась в Россию с тайной миссией свергнуть Бестужева, а возвращается с официальным поручением отозвать прусского посла.

Едва только мать Екатерины уехала, как происходит нечто такое, что при всей своей малозначительности носит симптоматический характер и тревожит ее: императрица удаляет из свиты Екатерины Марию Петровну Жукову, семнадцатилетнюю девушку, к которой она особенно привязалась. Для обоснования своего решения Елизавета ссылается на то, что будто бы княгиня Цербстская просила ее перед своим отъездом отпустить Жукову, так как чересчур тесная дружба между нею и Екатериной вредна для обеих.

Действительно ли сказала это княгиня, представляется невозможным установить. Да это, в сущности, и не важно. Возможно, что внимание императрицы на дружбу обеих молодых девушек обратила не княгиня, а госпожа или кто-либо другой из ее свиты, а почему Елизавета немедленно по осведомлении об этом удалила Жукову, совершенно понятно. Елизавета, разумеется, знает о том, что происходит или, вернее, что не происходит в спальне молодых супругов. Подобные вещи не могут оставаться секретом при дворе, а особенно при таком дворе, который заинтересован в естественном завершении брака, в появлении будущего престолонаследника.

Самый неделикатный способ шпионажа - подглядывание лакеев - кажется Елизавете в интересах династии само собою разумеющимся. Два месяца прошло со времени свадьбы, а ее шпионы все еще не доносят ей ни о чем таком, что могло бы ее успокоить. Совершенно понятно, что вспыльчивая и нетерпеливая императрица хватается за первый мало-мальски подходящий повод и, не производя подробного расследования, которое было бы вообще весьма щекотливого характера, удаляет слишком интимную подругу Екатерины. Для самодержавной русской царицы, для деспота, ежегодно ссылающего десятки тысяч людей в Сибирь, такое мероприятие, как удаление молодой фрейлины, столь малозначительно, что особенно над ним задумываться ей не приходится.

Совсем иное впечатление это производит на Екатерину. Она знает, что ни она, ни Жукова решительно ни в чем не повинны, и ее характер не мирится с тем, что человека обижают и наносят ему вред только потому, что она, Екатерина, его любит. Она старается снабдить Жукову деньгами, выдать ее хорошо замуж и всем этим, конечно, вызывает еще больше подозрений у Елизаветы, увеличивает ее озлобление против Жуковой. В конце концов бедную Жукову вместе с сосватанным ей Екатериной мужем ссылают в Астрахань.

Этот эпизод сам по себе не был бы так важен, если бы он не освещал положения Екатерины, не являлся первым Шагом на бесконечном пути аналогичных и даже еще более резких мероприятий. Екатерине становится ясно, что хоть она и великая княгиня и императорское высочество, хоть у нее есть бриллианты, придворная свита и многочисленные льстецы, она обладает на новой родине еще меньшей свободой и самостоятельностью, чем на старой, что деспотичный произвол ее матери сменился еще более деспотичным произволом Елизаветы.

То обстоятельство, что она ближе всех других женщин России стоит к императорскому трону, делает ее не более свободной, а в тысячу крат более зависимой, более угнетенной, чем любая бедная мещанка. Сотни наглых, высматривающих, ощупывающих глаз наблюдают за нею по поручению Елизаветы, сотни ртов, принадлежащих придворным дамам, камер-фрейлинам, даже лакеям, призывают ее по поручению Елизаветы к ответу, делают замечания, предостерегают. Она то слишком роскошно, то слишком скромно одета на вкус Елизаветы, встает то слишком поздно, то слишком рано, то слишком много времени затрачивает на туалет, то слишком шаловлива, то слишком грустна. На сотню обидных, унижающих, болезненных ладов дает Елизавета понять Екатерине, что та со дня на день все больше впадает у нее в немилость.