Екатерина Великая. Сердце императрицы
Шрифт:
Иоганна прикрыла глаза. Да, сменить постылый Штеттин на солнечный Стамбул или богатую Александрию… Ах, как это было бы кстати! А заодно уж и мужа, пусть лишь числящегося таковым, отставить, наконец соединившись с амантом.
«Но если мои надежды оправдаются, быть может, мне тоже встретится кто-то получше признанного, но незаконнорожденного сына? Вероятно, не стоит торопиться и звать Ивана за собой… Пусть уж все идет как идет. Главное – сбежать от Христиана, от мелочных расчетов, от пристальных подозрительных взглядов». «Отчего это, моя дражайшая супруга, вы, столь недавно покинувшая Париж, опять собираетесь в это гнездо похоти
«Ну какое ему дело, почему я опять тороплюсь в Париж? Почему он не оставит меня в покое?! В конце концов, я не только жена князя, но и сама – дочь Готторпского владетельного дома! Моя родословная восходит к Кристиану I, королю Дании, Норвегии и Швеции, первому герцогу Шлезвиг-Голштейнскому и основателю династии Ольденбургов! Еще неизвестно, кто из нас родовитее! Пусть утешается тем, что София воспитывается в этом холодном грязном Штеттине!»
Сейчас Иоганна отчего-то «забыла», что она сама никогда не пыталась взять в свои странствия дочь. Да и как ей такое могло бы в голову прийти?! Ведь гостила она не у тетушки, как о том говорила мужу, а именно у Ивана Бецкого, вот уже одиннадцатый год милого друга и верного аманта. Да, долго оставаться у него она не решалась, но все же… Что бы там делала София? Только бы мешала матери наслаждаться жизнью!
Однако сейчас тряская наемная карета направлялась не в веселый Париж, а, напротив, в известный своими сквозняками Эйтинский замок. Отчего именно там пожелал собрать всю свою родню Адольф Фридрих, Иоганна не знала. Собственно, не все ли равно где – в любом случае впереди целый месяц скучных бесед, едва слышного обмена колкостями и преувеличенно-громкого обмена любезностями. Быть может, повезет сказаться больной и сократить визит на пару недель. Но если речь идет о судьбе дочери, следует ли это делать? Ведь если судьба Фике решится наилучшим образом, то и ее, Иоганны, судьба может неторопливо войти в одну из холодных выстуженных гостиных.
Фике, прикорнув на плече у матери, пока не думала ни о цели приглашения, ни о том, с кем она там может познакомиться. От матери она была наслышана о своих многочисленных родственниках с длиннейшими родословными и пустыми кошелями, состоящими друг у друга на службе. «Наверное, туда следовало поехать отцу, – быть может, ему бы предложили новую должность или даже звание… Но почему отправились мы с матушкой?»
Девочка непроизвольно пожала плечами. Увы, ответов на эти вопросы не было, да она их и не ждала.
Дороги, мощенные камнем, были не так уж многочисленны. Поэтому, кстати, Христиан Ангальт и торопился отправить семейство до осенней распутицы. Дорога, занимавшая не так много времени, все же была необыкновенно утомительной, а постоялые дворы, где ночевали путешественники, даже самые богатые и знатные, могли предоставить всем одинаковые условия для отдыха. И хорошо, если это была не конюшня, а огромная комната с очагом. Конечно, иногда встречались и странноприимные дома поуютнее – с буфетом и отдельными номерами, – но вряд ли они были по карману любому проезжающему. Поэтому закончить такое путешествие хотелось как можно быстрее.
Всему когда-нибудь приходит конец, и вот колеса кареты загрохотали по мощеному двору замка будущего короля шведского Адольфа Фридриха. Да-да,
Быть может, если бы так произошло, история сложилась бы совсем иначе. Но она не знает сослагательного наклонения – она вертит людьми по собственному разумению, а ее резоны далеко не всегда понятны людям. Чаще, конечно, непонятны совсем.
Карета остановилась.
– О, какое счастье! – прошептала Иоганна.
– Да, матушка, – кивнула Фике.
– Дитя, ты помнишь, о чем просил твой отец, принц Христиан?
– Да, матушка, – едва слышно ответила девочка.
– Повтори еще раз, как ты должна приветствовать его светлость, принца Адольфа Фридриха.
Фике послушно повторила. Она ни разу не сбилась и не замешкалась ни на мгновение, но все равно Иоганна осталась недовольна: этому цветистому приветствию явно не хватало искренности. Но тут уж ничего не поделать: Софии незачем знать, насколько важным может стать любой визит в любой из владетельных домов, даже если это всего лишь замок вдовствующей герцогини Брауншвейгской, которая воспитывала в свое время юную Иоганну.
– А теперь скажи, как следует приветствовать наставника принца Адольфа!
Фике и тут не сбилась ни словом, Иоганна и в этот раз была недовольна.
– А теперь, дитя, прежде чем мы войдем в замок, запомни. Ты всегда говоришь только после меня. Даже на прямые вопросы ты можешь отвечать лишь после того, как я тебе позволю – хотя бы кивком.
Фике тяжело вздохнула. Да, именно такого она и ожидала.
– Повинуюсь, матушка! – произнесла она, изо всех сил пытаясь сдержаться.
Иоганна распахнула дверцу кареты и ступила на камни у ступеней. Навстречу ей выбежал на вид двенадцатилетний мальчишка.
– Я Карл Петр Ульрих, герцог Голштинский! А вы кто такие? Зачем пожаловали?
Иоганна окаменела.
Из «Собственноручных записок императрицы Екатерины II»
Я увидела Петра III в первый раз, когда ему было одиннадцать лет, в Эйтине у его опекуна, принца-епископа Любекскаго. Через несколько месяцев после кончины герцога Карла-Фридриха, его отца, принц-епископ собрал у себя в Эйтине в 1739 году всю семью, чтобы ввести в нее своего питомца. Моя бабушка, мать принца-епископа, и моя мать, сестра того же принца, приехали туда из Гамбурга со мною. Мне было тогда десять лет. Тут были еще принц Август и принцесса Анна, брат и сестра принца-опекуна и правителя Голштинии. Тогда-то я и слышала от этой собравшейся вместе семьи, что молодой герцог наклонен к пьянству и что его приближенные с трудом препятствовали ему напиваться за столом, что он был упрям и вспыльчив, что он не любил окружающих и особенно Брюммера, что, впрочем, он выказывал живость, но был слабаго и хилаго сложения. Действительно, цвет лица у него был бледен и он казался тощим и слабаго телосложения. Приближенные хотели выставить этого ребенка взрослым и с этой целью стесняли и держали его в принуждении, которое должно было вселить в нем фальшь, начиная с манеры держаться и кончая характером.