Екатеринбург - Владивосток (1917-1922)
Шрифт:
Размахивая руками, что-то крича сквозь слезы и чем-то угрожая, комиссар под дружный хохот и гиканье толпы, красный как кумач, вылетел из банка.
Появление Малышева в банке, да ещё с конвоем, после истории с изгнанием комиссара ничего хорошего не предвещало.
Малышев вошёл в кабинет:
— Здравствуйте, Владимир Петрович.
— Здравствуйте, гражданин Малышев. Что вам угодно?
— Я пришёл к вам по не совсем приятному делу. Ваши служащие вчера позволили себе с вашего согласия выгнать из банка назначенного нами комиссара. Такие поступки по отношению к власти терпимы быть не могут,
— Я сделал это потому, что принял назначение такого комиссара за злую насмешку по отношению и к себе, и к учреждению, в котором я служу.
— Я не понимаю вас. В чём вы усмотрели насмешку?
— Вы помните, Малышев, заседание под председательством Крестинского, протекавшее в вашем присутствии? Я приветствовал идею национализации банков при условии проведения её при полном невмешательстве власти в наши дела. Мы тогда заверили вас, что всё до единой копейки вам будет сдано к первому марта. Вы тогда дали нам согласие. Что же произошло, чем мы нарушили обещание? Чем вызвано назначение комиссаров без нашего предварительного собрания? Не есть ли присылка к нам мальчишки карикатура на вашу власть и насмешка надо мной? Что же, по-вашему, я должен вместо того, чтобы наблюдать за планомерной сдачей всех ценностей, принадлежащих ныне казне, сосредоточить своё внимание на деятельности воришки? Я сказал всё и не боюсь ответственности за свой поступок, ибо поступил так в интересах государства и ограждал вверенное мне дело от возможного воровства.
Мой твёрдый и уверенный тон, а равно и приведённые доводы подействовали на свирепого комиссара.
— Я даю вам слово, что это будет исправлено. А теперь прошу вас, во-первых, выдать расписку в том, что вы подчиняетесь нашему комиссару, который будет нами назначен, и, во-вторых, выдать мне ключи от кладовой.
— В отношении ключей вашу просьбу я исполнить не могу. Выдав ключи, я слагаю с себя ответственность за содержание кладовой. Посему я предлагаю получить от меня один из контрольных ключей, и, таким образом, без кассира ни меня, ни вас никто в кладовую не впустит. Что касается первого вашего предложения, то, считаясь с фактом захвата власти коммунистами, я поставлен в необходимость считаться с её постановлениями. Но прежде чем выдать расписку, я вынужден призадуматься. Она представляется мне незакономерной: мне необходимо получить какие-либо инструкции, указывающие как на мои обязанности, так и на обязанности комиссара. Прошу время на то, чтобы обдумать сей сложный вопрос.
— Отлично, обдумывайте, а я поговорю с вашими служащими. — И с этими словами Малышев перешёл в зал.
Что он говорил, я расслышать не мог. Признаться, я был настолько взволнован, что мысли кружились в моей голове, и я никак не мог остановиться ни на одной из них. Беседа со служащими принимала довольно бурный характер… Среди общего шума явственно выделялся красивый, мощный баритон всеобщего любимца, бухгалтера Бронина. Он порицал действия большевиков и заявлял от имени служащих, что они не могут подчиняться власти, позволившей себе разогнать Учредительное Собрание.
— Однако ваш управляющий подчинился и выдал расписку в этом, — долетели до меня слова Малышева.
— Не может быть, —
— Нет, господа, это не так. Я выдал комиссару один из контрольных ключей, но над предложением выдать расписку обещал подумать. А теперь решение вопроса о выдаче расписки я откладываю.
— В таком случае я вынужден буду вас арестовать, — проронил Малышев.
— Это дело ваше.
Как раз в это время прибежала жена, дети и отец… Положение осложнялось. Я просил их успокоиться и держать себя с достоинством. Позвав швейцара, я приказал ему принести пальто и шляпу. Надев их, я сказал Малышеву, что готов.
Едва я двинулся к дверям, как служащие заявили, что они не дадут меня арестовать. В противном случае пусть вместе со мной арестуют и их. Получался скандал. Как ни просил я их остаться в банке, они вышли вслед за конвоем на улицу и сопровождали меня. Наконец я вновь обратился к ним с просьбой вернуться. Эту просьбу они и исполнили. Меня же вместе с бухгалтером Брониным повели конвойные.
Положение конвоируемого было мне приятно. Малышеву было стыдно вести меня пленником. Проходя мимо трибуны, всё ещё стоявшей около собора, я обратился к нему:
— Вы помните, Малышев, как мы радовались, когда был праздник революции? Стоя на этой трибуне, мы принимали парад, приветствуя каждую проходящую часть словами: «Да здравствует Учредительное Собрание!» Какое это было чудесное время — и к чему оно привело! Учредительное Собрание оказалось разогнано, а я, выбранный на должность первого товарища председателя Исполнительной комиссии, ныне шествую по улице как арестант.
— Как не помнить, — ответил он. — Однако не согласен, что именно тогда было чудное время. Тогда было только преддверием того рая, к которому мы приходим сейчас…
— Полноте, гражданин Малышев! Неужели вы думаете, что та дорога, по которой меня ведут помимо моей воли, ведёт прямо в рай? Смотрите не заведите в ад. Смотрите, как бы эта трибуна не превратилась в лобное место сперва для нас — «буржуев», а затем и для вас — мечтателей, надеющихся путём насилия привести человечество к земному раю…
— Подите прочь! — закричал Малышев на конвоиров. — Идите вон там, подальше.
Наконец мы дошли до дома Поклевского, где помещался совдеп. В прихожей я встретил Щепина, управляющего Азовско-Донским банком. Его под конвоем двух солдат отправил в тюрьму Голощёкин.
— Ага, и вас привели. Подождите вести, — крикнул Малышев конвоирам, захватите с собой и этого.
— Я заявляю протест против ваших распоряжений об аресте без предварительного обсуждения требований Банковским комитетом.
— А, вы председатель? Отлично, ведите его в прихожую вместе со Щепиным.
Нас провели в прихожую, где уже находился Георгий Петрович Тяхт, управляющий Русско-Азиатским банком, и оставили под усиленным конвоем солдат.
Вскоре вошёл Голощёкин и предложил мне вызвать по телефону остальных управляющих банками. Я подошёл к телефону, но, остановившись перед аппаратом, сказал Голощёкину, что не считаю возможным содействовать аресту моих коллег. Если он желает созвать комитет здесь, то может сделать это сам — по телефону или под конвоем солдат.