Екатеринбург - Владивосток (1917-1922)
Шрифт:
А один из рабочих продекламировал удачное двустишье:
Ныне вот республика,А хлеб стоит три рубликаПриняв меня, Сыромолотов предложил занять должность консультанта при Народных банках.
Я наотрез отказался.
— Ну, в таком случае я назначаю вас своей властью. Мы посмотрим, как вы будете работать, а если станете саботировать, то найдём способы сломить ваше упрямство.
В результате Олесов, Тяхт и я оказались консультантами с правом не присутствовать на занятиях
МЫСЛИ О КАПИТАЛЕ
С начала войны я призадумался над тем, как уберечь от обесценивания тот небольшой капитал, коим тогда обладал. Надо было поместить его в такие реальные ценности, которые в мировой расценке не будут подвержены падению. Отсюда вывод: самое лучшее, что надо сделать, — купить платину. Она не только не упадёт в цене, но может и значительно подняться по отношению к золоту. (До войны стоимость платины равнялась десяти с половиной рублям за золотник, а в конце войны японцы платили семьдесят иен за золотник.) Но этот план пришлось отбросить, ибо незадолго до войны был введён особый закон против спекуляции, предусматривающий реквизицию платины и уголовную ответственность за его нарушение. Этот закон предписывал получать в Горном ведомстве особое разрешение на покупку платины. Ведомство обязывало вести особую книгу, регистрировавшую каждую покупку и продажу, и, таким образом, купивший платину мог перепродать её только лицу, имевшему то же разрешение, что очень стесняло действия.
Золото же было свободно в обращении. При нашем банке был аффинажный завод, и я решил на часть своих сбережений купить золото, благо его можно было заложить в нашем же банке. Оно стоило до войны пять с половиной рублей за золотник. (Интересно, что приблизительно за год до войны Германия на очень небольшую сумму повысила цену на золото в слитках, что оправдывало его почтовую пересылку и ещё давало прибыль против цен нашей казны, и мы начали слать аффинированное золото в Германию.)
Мой годовой заработок в то время был очень большим — не менее шестидесяти тысяч рублей в год, но жил я широко и откладывал мало.
Однако покупка золота тоже была связана с риском, связанным с введением монополии.
Купив около пуда золота и заложив его в банке, я решил, не лучше ли на случай объявления монополии начать скупать прииски. С этой целью я сошёлся с местным небольшим золотопромышленником Владимиром Михайловичем Имшенецким, который только что продал свои платиновые прииски. Эти прииски, идя вдоль Урала на север, были расположены друг от друга приблизительно на шестьдесят вёрст.
Имшенецкий и я решили послать разведочную партию на реки Тошемка и Визжай, свободные от заявок.
Партия привезла пробы платины и золота, и мы сделали около ста заявок на каждые пять вёрст, надеясь в конце войны либо перепродать прииски, либо начать их эксплуатацию.
Вместе с инженером Горяиновым я приобрёл на севере богатые залежи асбеста. Пробные жилы асбеста оказались более мощными, чем на приисках Поклевского-Козелла и Алапаевского округов. Первые прииски потребовали общих затрат в тридцать тысяч рублей. За асбест мне пришлось заплатить пятнадцать тысяч.
Помимо этого, наш консультант Фадеев
Часть своих капиталов я держал в акциях нашего банка в расчёте пройти в члены правления, для чего нужно было предъявить восемьдесят акций (стоимость одной акции до войны была около тысячи ста рублей при номинале в двести пятьдесят рублей). Помимо этих бумаг, я верил в акции уральских горных заводов, имевших огромные земельные пространства на посессионных правах. Помимо лесных богатств, было и золото, и руды, и платина, и залежи драгоценных камней. К тому же большинство акций этих заводов находилось в иностранных руках, что гарантировало их ценность на случай революции.
Сталь я купил довольно удачно (пуд по сорок рублей) у немецкой фирмы Шмидта и сдал туда же на хранение. «Человек предполагает, а Бог располагает», — говорит русская пословица. Правота поговорки была подтверждена в грозные времена революции.
Все принадлежавшие мне акции декретом Ленина оказались аннулированы, а ко мне от большевиков поступило требование об уплате долга общей суммой около ста тысяч рублей.
К счастью, в Петрограде большевики нашли эти требования неправильными и уплату отменили, но всё состояние моё, помещённое в акции, пропало.
Все прииски тоже были отобраны, и у меня осталось на руках около тридцати фунтов золота, зарытого в уральских лесах, да сталь, хранившаяся у Шмидта на складе.
Шмидт, опасаясь конфискации бриллиантов, золота и серебра, принадлежавших его супруге, надумал их скрыть и, призвав своего служащего, тоже немца, поручил ему зарыть ценности под полом склада. Верный немец тотчас приступил к исполнению задуманного и, заперевшись на складе, приподнял половицу и стал рыть яму. Хозяин дома, где помещался склад, услышав, что кто-то возится в запертом складе, не долго думая отправился в милицию. Та тотчас же нагрянула и застала верного немца на месте преступления.
— Что ты тут делаешь?
Немец, решив не выдавать намерения хозяина, сознался в подкопе с целью грабежа.
— Ага, вор!
И бедный немец очутился в тюрьме.
Шмидт был болен, когда к нему пришла милиция и сообщила о поимке вора.
— Нет, — уверял Шмидт, — он не вор, а послан мною рыть яму, в которой я хотел установить наковальню, чтобы рубить сталь.
Но милиция не верила и виновника не выпускала, пока Шмидт не дал взятку в пять тысяч рублей. Но Шмидта оставили под подозрением, а склад опечатали.
Как ни хлопотал Шмидт об открытии склада, как ни указывал на своё немецкое происхождение, ничего не помогало.
Тогда он решился на крайнюю меру и обратился к своему приятелю, швейцарскому консулу Фишеру, с просьбой купить у него фиктивно на векселя весь склад по описи. Сделка эта была засвидетельствована консулами Англии и Франции. Но большевики по доносу служащей Шмидта, латышки, совершенно справедливо сочли сделку фиктивной и заключили Шмидта в тюрьму. Тогда Фишер отправился в совдеп, настаивая на открытии склада и прося об освобождении будто бы невинно пострадавшего Шмидта. Но совдеп не посмотрел на то, что Фишер являлся консулом, засадив в тюрьму и его.