Екатеринбург - Владивосток (1917-1922)
Шрифт:
Надо было исполнить обещание, данное дочурке, и я поехал в город посмотреть пишущую машинку. Таковая нашлась в магазине Синькевича, но её продавали только на иены, прося триста шестьдесят иен.
Тогда я отправился в Сибирский банк и заложил слиток золота весом в один фунт за тридцать пять тысяч рублей.
Управляющий Кредитной канцелярией обменял мне их на иены по казённому курсу. И машинка обошлась мне в двадцать пять тысяч двести рублей. Ну, теперь примусь за работу и изложу вертящийся в моей голове финансовый проект денежного обращения.
По вечерам на дачу
Но вскоре эти так радовавшие нас вечера прекратились. Артиллерийское училище было решено перевести в Раздольное: морские стрелки наотрез отказались исполнить приказание Розанова и очистить казармы. А между тем Розанов не мог не сознавать необходимости иметь училище под руками. Помимо юнкерского училища, во Владивостоке находились ещё гардемарины и какая-то инструкторская школа. В этом и заключалась вся опора его власти. Почему он тогда же не воспользовался этой силой и не очистил казармы?
Наконец разыскал я и хозяина дачи Липарского.
— Пришёл к вам с повинной головой — не велите казнить, а дайте слово молвить.
— В чём дело?
— А вот я самовольно занял вашу дачу и прошу сдать её мне, ибо в городе не могу найти помещения.
Липарский расспросил меня, откуда я и кто. Узнав, что я бывший управляющий банком, отнёсся ко мне чрезвычайно мило. Он не только не попросил о выезде, но благодарил за занятие его дачи. Но сдать её за деньги наотрез отказался.
— Живите, пока живётся. Никакой платы с вас я не возьму, но ставлю единственное условие: освободить дачу к первому мая будущего года. Я, признаться, очень рад, что вы её заняли. Вы будете бесплатным сторожем…
Он оказался лесопромышленником и очень охотно продал мне около сажени дров, что были на даче.
Совершенно очарованный этим исключительно милым отношением к нам, беженцам, я возвращался домой. Но остальные домовладельцы не были столь любезны и частенько поговаривали: «Незачем было бежать, сидели бы себе в Екатеринбурге».
Это скверное к нам отношение указывало и на образ мыслей большинства владивостокских жителей. Если зажиточный класс так относился к нам, чего же можно было ожидать от трудящихся элементов! А о грузчиках, коих здесь насчитывалось около семи тысяч, и говорить нечего. Конечно, всё это были коммунисты.
Помимо этого крайне неприятного для беженцев настроения, ясно указывавшего на возможность переворота, были и другие опасения, сильно тревожившие обитателей дачных посёлков: ночные нападения хунхузов. За этот месяц, что мы жили на даче, было уведено в сопки два или три дачника. Однажды ночью явственно слышались крики о помощи и револьверные выстрелы, но подать помощь я не мог. Крики шли издалека, квартала за три, и не на кого было оставить наш дом.
Опасался я и за Наташу, возвращавшуюся с уроков с шестичасовым поездом,
Поэтому приблизительно через пять недель пребывания на этой чудной даче, получив предложение от Десево, бывшего управляющего Самарским отделением Русско-Азиатского банка, занять у него полторы комнаты, я отправился на их осмотр.
Снятый им дом находился на Первой Речке. В квартире было четыре комнаты и кухня. Дом был только что выстроен, но не оштукатурен и не оклеен обоями. Десево уступил нам одну комнату с прилегающей тёмной прихожей и угол в столовой, где за буфетом мы устроили уголок для моей матери. Я поместился в прихожей, а жена и дочь — в снятой нами комнате. Плату за квартиру мы разделили с Десево пополам.
МЯТЕЖ ГАЙДЫ
Первая Речка была предместьем Владивостока и соединялась с городом трамваем, который, к сожалению, прекратил свои рейсы. Поэтому в город приходилось ходить пешком или ездить по железной дороге. Расстояние было версты четыре, а может, и более. Путь шёл по горам, и извозчики брали триста рублей в один конец, а затем и все пятьсот.
Несмотря на эти неудобства в сообщении, мы всё же решили покинуть дачу и перебраться в город.
К сожалению, в квартире кухня была общая, что приводило к столкновениям между хозяйками. Дабы устранить это неудобство, было решено, что хозяйки, поочередно меняясь каждую неделю, будут готовить на обе семьи.
Наступала зима. Наташа получила ещё один урок в семье у богатого корейца и получала шесть тысяч в месяц, что возвращало ей расходы по проезду в гимназию.
При наступлении морозов наше жилище оказалось настолько холодным, что почти всё время приходилось лежать втроём на кровати, согреваясь моей дохой. Весь угол комнаты заиндевел.
Это время, проводимое на Первой Речке, было самым тяжёлым и неприятным в моих беженских воспоминаниях.
Эти неприятности заключались не только в холоде, но и в мелочных ссорах с семьей Десево.
Каждое воскресенье мы рассчитывались за произведённые расходы и приходилось выслушивать упрёки в дороговизне стола. Когда же хозяйничали Десево, было голодно. И порции были малы, и за завтраком подавались одни макароны, и нам приходилось прикупать закуски.
После одного неприятного инцидента с семьёй Десево мне пришлось снова искать жильё. В поисках квартиры я обратился к полковнику Степанову, герою Казани, как он любил себя величать (под его командованием была взята Казань, где оказался золотой запас).
Его теплушка была прицеплена к эшелону артиллерийского училища, и мы познакомились с ним ещё в пути. Он имел связи и обещал посодействовать в поиске квартиры, но тут же предложил купить у него только что убитого на охоте оленя за пять тысяч рублей.
Я взял эту дичину, смотря на покупку как на некоторую компенсацию труда по подысканию квартиры. Но мои надежды оказались напрасными. Степанов покинул Владивосток. Против него подняли дело о браконьерстве. Он, забравшись в олений питомник, принадлежавший земству и находившийся на одном из островов, перестрелял чуть ли не с десяток этих животных.