Екатеринбург Восемнадцатый (сборник)
Шрифт:
– А ты не это! Ты не это! А то живо в это, в комитет! – не замедлил с ответом часовой.
– Ко-ко-комытэт! – не выдержал я отметить новый порядок.
И тут я увидел одноклассника Мишу Злоказова. Он шел в распахнутой шинели, без шапки и с бумагами в руках. На его физиономии сильная отрешенность от всего окружающего не могла пересилить всегдашнего его озабоченного выражения, будто он постоянно думал, а не выворотить ли крепкий и какой-то только характерный для Миши из кармана кукиш. Мы не виделись со дня моего отъезда в гарнизон после училищного отпуска. Я знал,
– Миша! – совершенно вне себя от радости схватил я его за рукав.
– Ты что тут делаешь? Ты почему в таком виде? – расцветая только глазами, стал он задавать, на мой взгляд, дурацкие вопросы и потащил меня в сторону.
– Да с фронта, Миша! И для прохождения дальнейшей службы! – стал отвечать я.
– Ну, это понятно, что с фронта! Я знаю! Но почему в виде какого-то малахая? Я же знаю, что ты… – хотел он, видимо, сказать обо мне то подлинное, что знал, но осекся. – Ты давно в городе? С документами все в порядке? – спросил он.
На миг я подумал о нем, что он служит в каком-то нынешнем сыскном заведении – столь мне не понравился его вопрос. «Ты кто такой, чтобы так спрашивать!» – едва не закричал я, но сдержался и в кривой, презрительной усмешке подал ему справку.
– Почему так? – спросил о справке Миша и сам себе ответил. – Ладно. Это не важно. Расскажешь потом. Ты в службу – по ней?
– Ты спрашиваешь по делу или просто так? – спросил я, зная, что Миша никогда ни в какой военной службе не состоял, и полагая его вопрос праздным.
– Я здесь, – показал он на второй этаж. – Я писарь у начальника гарнизона, то есть председательствующего в военном отделе! Пойдем! И о своем настоящем чине, Боря, пока никому ни слова!
Через час я имел на руках выписку из приказа с обычной в таких случаях формулировкой «полагать такого-то военнослужащего, то есть меня, прикомандированным»… И прикомандированным я оказался с заступлением в должность бригадного инструктора траншейных орудий и гранат к парку Четырнадцатого Сибирского стрелково-артиллерийского дивизиона, незадолго до меня прибывшего в город. Должность не соответствовала никоторому из моих чинов, ни чину прапорщика за его малостью, ни чину подполковника за его величиной. Но она мне тут же принесла авансовую выдачу в двести рублей оклада жалованья, что тоже не соответствовало – и дополнительно не соответствовало городской дороговизне на продукты. В утешение мне было сказано, что начальник парка получил на днях авансовую выдачу, немногим большую моей.
– А дровяные? – спросил я, несколько приобнаглев от такого счастья.
И вопрос мой имел смыслом то обстоятельство, что в той, нашей, еще государя-императора, армии в связи с падением стоимости рубля, то есть на так называемую дороговизну, полагались офицеру на отопление и приготовление пищи дровяные и на прокорм лошадей фуражные прибавки к жалованью, что в сумме у нас, в Персии, составляло две тысячи рублей, и соответствовали эти две тысячи примерно тремстам довоенным рублям. Их выдавали персидским серебром – по-персидски, манатами, а по-казачьи, как помнится, собаками, ибо казаки изображенного на монетах льва
– А всякое офицерское пособие к содержанию на военную дороговизну отменено, господин хороший! – как бы с язвой ответил Миша и взглядом показал помалкивать.
Я и сам понял, что прапорщику военного времени, не состоящему ни в каких комитетах, следовало – как бы это сказать – быть поневежественней, что ли.
– Да-да! Непременно! То есть, как и положено! – замямлил я.
Миша и на это показал глазами молчать.
– Вот! – громко сказал Миша и подал мне еще один приказ. – Вот! Вам, как окончившему военное училище до первого мая семнадцатого, и согласно приказу из округа от вчерашнего дня, положен на замену один комплект обмундирования! О вас тут заботятся, понимаете, а вы тут нам что-то из области иллюзий – того! Все. Идите, товарищ военнослужащий!
Я пошел, он пошел следом, но якобы по своим делам, и в коридоре дал мне записку на имя заведующего гарнизонным магазином о разовой выдаче мне некоторых продуктов.
– Иди прямо сейчас. Говори, что от самого Крашенинникова, это наш адъютант, вот его подпись. Кое-что получишь из продуктов. К себе в парк пойдешь завтра. А сегодня, как все получишь, я жду тебя в гости. Сережка Фельштинский будет предупрежден и примчится на всех парах! – напутствовал он меня.
– Слушаюсь, господин писарь! – взял я под козырек.
Он, то ли не понял, то ли не принял шутки. Физиономия его снова напомнила мне, что его привычкой в гимназии было без особого разбора, кто перед ним, выворачивать из кармана крепкий и какой-то только ему свойственный кукиш. Я такой чести ни разу не был удостоен. Но другие имели возможность наблюдать этот кукиш довольно близко от своего носа.
– Откуда такая власть у тебя? – еще спросил я.
– Потом как-нибудь! – сказал он.
Уже стемнело, когда я с двумя сидорами – с обмундированием и продуктами – пришел домой. Иван Филиппович выкатился встречать меня во двор.
– Господи, обошлось? – выкрикнул он и в ожидании ответа раскорячился в герб России.
– Так точно, ваше сиятельство! – гаркнул я.
– Молчи, молчи, оллояр неземной! Молчи! Тут эти, прости, господи! – замахал он руками.
– Кто? – спросил я.
– Эти, разъязви их! – ткнул он рукой куда-то в сторону улицы, а потом в сторону дома.
– Неуж? – ничего не понял, но скорчил я рожу под сотника Томлина.
– Истинно! – понял он меня по-своему.
– Вот же едрическая сила! – снова под сотника Томлина сказал я.
– Не ходи! Айда у меня пересидишь! – попросил Иван Филиппович.
– Это нам с тобой для нашего чревоугодия! – скинул и подал я старику один сидор.
Он быком посмотрел на меня.
– Откуда? – глухо спросил он. Я не успел ответить, как он еще более глухо, совсем утробно выдохнул: – Неужто совето?
– Хуже, Иван Филиппович! – сказал я.
– Украдено принес? – тем же тоном спросил он.
– Да нет же. Все служебное. Я взят в военную службу! – перестал я ерничать.
– В совето? – снова и как бы даже с угрозой спросил он.