Ёкай
Шрифт:
– Зачем ты подняла ребёнка с морского дна? – не оборачиваясь, прошипела Тварь.
– Тебе не понять. Жизнь ценишь, когда знаешь, что можешь её потерять. Мальчик этот, Митсури, дышит, чувствует вкус еды и ощущает прикосновения матери. Он познает счастье и любовь.
– И боль тоже. Жех-жех.
– Да, но за болью следует выздоровление. Ничего ты не понимаешь, – выдохнула Каори.
Глава 5
Когда, тоскуя,
Гляжу я в щель дверную
И жду рассвета,
Которого не видно,
Я дверь зову жестокой. 5
Сюнъэ
Миновало семнадцать вёсен
Тело
5
пер. Н.Новича
Каори – тень. Она привыкла прятаться не только от людей, но и от себя. Память об отце бережно хранила где-то на краю сознания, оберегала от острых демонических когтей и ядовитых клыков. Жив ли он? Конечно, нет. Но иногда, блуждая по мрачным тропинкам подземного царства, вдруг вспоминала тёплую стариковскую улыбку и узловатые руки, порхающие над деревянным ящиком, словно суетливые ласточки.
Каори – штормовой ёкай. После посвящения её кожа огрубела, ногти затвердели (зубами не сгрызть), а между пальцами появились перепонки. Несчастных рыбаков, не умеющих читать знаки неба, она затягивала на морское дно. В народе Каори называли нингё и пытались задобрить, оставляя на берегу овощную похлёбку и густую рисовую кашу. К еде Каори была равнодушна, как и к людям. Единственным, кто мог пробиться через крепкий демонический панцирь, был Митсури.
Каори – тень Митсури. Он вырос на её глазах, научился говорить и впервые взял в руки босуто, боевой посох из граба (сыну старосты не предстало возиться с шелковичными червями, ловить рыбу или выращивать овощи).
Каори проникала ночью в комнату Митсури, стояла на коленях возле толстого футона 6 , на котором он спал, и глядела, как лунный свет проливался на лицо юноши. Она исчезала с рассветом, ещё до того, как служанки принимались разводить огонь в очаге. Серой тенью покидала дышащую умиротворением деревню, яркую весной и белоснежную зимой, и возвращалась в холодные угрюмые лабиринты Страны Жёлтых Вод. Жила ли Каори? Сложно сказать. Существовала ради надежды, которую вынашивала внутри себя, как мать ребёнка; баюкала мечту вновь стать человеком. Оттого и привязалась к Митсури. Крепкий, радостный, целеустремлённый, он был воплощением самой жизни и хлебал её полной ложкой.
6
Хлопчатобумажный матрац
***
Ямацзури – так называли себя жители горной деревни – ежедневно возносили молитвы богам за то, что на их земле царил мир. Двадцать лет не воевали они с другими горными поселениями, поэтому и жизнь изменилась до неузнаваемости. Больше не было никаких смертей от голода, несчастных вдов и обездоленных сирот.
Тоскэ, деревенский староста и отец Митсури, мудро управлял народом. Повозки с шёлковым полотном с завидной регулярностью отправлялись в крупные города и возвращались с мешками риса, бутылями саке и драгоценными кульками зелёного чая.
Тоскэ каждое утро с великой радостью смотрел на зазубренные вершины, умытые кипенно-белыми облаками, и желал только одного – умереть в глубокой старости среди многочисленных внуков. Тем более, что сын Митсури подавал большие надежды. Замена росла достойная.
Только не догадывался Тоскэ, что скоро его покой будет нарушен. Неосторожно брошенные им слова уже несколько недель будили бурю в сердце Фумиёси, старосты соседней деревни, с которым у него был мир, пусть и
***
– Говорят, тебе отец невесту присмотрел. Красавицу Кико, – косо поглядывая на Митсури, заржал Синдзабуру, коренастый юноша с крупными кистями и ступнями. Они вместе с подругой О-Цую в час Овна 7 расположились на каменном обрыве рядом с глубоким озерцом, в которое шумным каскадом падал горный ручей. День был в самом разгаре, и вдалеке слышались голоса ямацзури, работающих на полях.
Митсури обожал это место, скрытое от любопытных глаз. Здесь, на площадке с утоптанной травой можно было потренироваться с босуто, тем более Синдзабуру неплохо владел кое-какими техническими приёмами.
7
13.00-15.00
О-Цую длинные косы связала в узел на затылке, закатала рукава короткого кимоно и на чистом отрезе ткани расставила угощение. Разлила по чашкам густой суп мисо с овощами, на рисовые хлебцы выложила маринованные грибы и сливы, порезала тофу. И только в самом конце с особой торжественностью вынула из корзинки моти, сладкие рисовые пирожки, и пододвинула их поближе к Митсури – готовила специально для него.
Синдзабуру выпил суп из чашки и с помощью хаси 8 затолкал в рот кусочки репы и лука. Ел он торопливо и неаккуратно, проливая бульон на одежду, хлебцы шумно перемалывал мощной квадратной челюстью. Тщательно зачёсанные назад и смазанные жиром волосы блестели на ярком солнце – с такой причёской Синдзабуру ходил вторую неделю. В отличие от друга Митсури никогда не спешил и наслаждался каждым кусочком. Смаковал, нюхал, причмокивал губами. Вот и теперь он полулежал, оперившись на ствол кедра, и разглядывал идеально круглый пирожок. Зачем только Синдзабуру подпортил настроение упоминанием о предполагаемой невесте?
8
Палочки для еды
– Заткнись! Чтоб тебя сожрал гюки 9 ! – огрызнулся Митсури. – Кико уродлива и глупа. Я скорее съем соломенные сандалии нашей служанки, чем женюсь на ней.
О-Цую низко склонила голову и, пряча счастливую улыбку, сказала:
– Митсури, это невежливо. Кико не так уж и уродлива.
Стройная, изящная О-Цую с чистой кожей и ровными полукругами бровей, словно выведенными кистью, знала толк в красоте и постоянно чувствовала на себе восторженные взгляды. Впрочем, девушку это совершенно не волновало, потому что Митсури уже давно завладел её мыслями.
9
Быкоподобная химера, живущая в водоёмах и прудах.
Незримым свидетелем этой беседы была, конечно, Каори, вечная тень Митсури. Она пряталась в зарослях можжевельника и видела то, что не замечали другие. Например, что Синдзабуру бросал короткие, полные зависти взгляды на друга и злорадно шутил над возможным браком с уродиной Кико. А ещё Каори подметила, что моти с примятым боком О-Цую отдала Синдзабуру.
– У Кико только одно достоинство. Она – дочь друга моего отца, – ответил Митсури и закинул в рот маринованную сливу.
– Так может, ты женишься на О-Цую? Вы знакомы с детства, и рисовые пирожки она готовит лучше всех в деревне, – продолжал насмехаться Синдзабуру, дёргая редкую козлиную бородку. Не говорил, а бабахал, точно камни срывались с гор. Девушка скукожилась, не зная куда деть себя от таких слов.