Экипаж «черного тюльпана»
Шрифт:
— В том-то и дело, что даже не вспомнил ни разу об этом, хотя все кругом доставали: «Как арбузы, вкусные?» Из таких потешных рейсов запомнился еще один. Здесь вышло все как по нотам. Я накормил главкома картошкой с грибами…
Саша недоверчиво заулыбался: «Ну ты, Дрозд, загибай, да знай меру».
— Должны были лететь в Москву, с посадкой в Гродно. На борт нам привезли два мешка белорусской бульбы и три деревянных бочонка с маринованными грибами. В Гродно к нашему прилету вся отдельная эскадрилья была построена командиром. Он запустил личный состав в лес, и два часа мы ждали, пока летчики собирали грибочки определенного
— Да, — сказала Фира, мечтательно прикрыв глаза, — у меня в столовой всегда маринованные грибочки водились. Сама делала…
Мы наливаем рюмки, закусываем икрой, ветчиной — будто и нет никакой войны за этими стенками и не слышно, что где-то за аэродромом отрывисто потрескивают выстрелы, бухают взрывы.
Раздается телефонный звонок, Фира протягивает мне трубку.
— Командир, — слышу я голос Игоря, — просил позвонить, не забыл?
— Нет, спасибо. Как у вас там?
— Разбежались кто куда! Со штурманом дело худо…
С озабоченным видом я отхожу от телефона, извиняюсь:
— Надо к своим, минут на пятнадцать…
Мне нравилось летать с Пал Палычем. Санников не лез в управление, не пытался поправлять или подсказывать: просто закрывал мое остекление шторкой, пилотажные приборы — специальными заглушками и спокойно наблюдал из правого кресла, как я потею при заходе на посадку по дублирующим приборам.
Через два часа полетов мой комбинезон можно было выжимать. Ни один летчик не летает без ошибок, но вся соль в том, как скоро он их замечает, исправляет, как развита у него реакция, сообразительность, насколько точны и выверены движения.
Выйдя из самолета, я готовился выслушать пятнадцатиминутный разбор, но вместо этого услышал: «Дрозд, ну ты свои ошибки сам знаешь. Распиши в книжке упражнения, принесешь мне на подпись…» Пашины заходы в тех же условиях оказались лучше, чище, точнее. И тем не менее он проявлял великодушие, понимал: бывает — получается лучше, а бывает — и похуже, но в целом почерк всегда заметен. Опытный летчик способен оценить себя сам.
Большинство проверяющих шесть годовых контрольных полетов использовали, чтобы продемонстрировать свои должностные бицепсы, лишний раз напомнить: «Я — начальник».
Инспекторы и начальники имели право отстранять от полетов летчиков со сдачей зачетов по всем основным дисциплинам. Но эти крайние меры использовались редко, такое явление считалось позорным. Летчика снимали с «котлового довольствия» (отстраняли от «корыта»), и каждая полковая собака знала об этом. Горькие пилюли применялись в основном для лечения молодых кадров. Но при желании можно прижать любого чином поменьше.
Я мылся в душе и думал: с Санниковым нам повезло. Великодушие старшего всегда окрыляет. А назавтра нам предстояло пребывать в новом качестве. Мы везли командарма, и опять — в Кундуз. Любимая его точка?
В модуле царило оживление. Одесситы готовились проститься с друзьями и командирами. Под сковородками горели все примусы, которые были в коридоре. Стоял невообразимый чад и гомон.
— Саша, ты клопов не забыл с собой прихватить? — Ласницкий ногой утаптывал свою сумку.
— А как же? Но с одесскими рядом — этим не выжить…
Саша бросил
— Старик, за Маринкой присмотри. Чтоб не обижали. Передашь ей привет и вот это… Думал — завтра завезу сам.
Ласницкий поставил на стол две бутылки молока.
Я попадал в щекотливое положение. Завтра рано утром вылет с Ереминым, а сегодня — пьянка у одесситов. Собираю своих в комнате, запираю дверь:
— Мужики. Завтра в шесть вылет с командармом, в Кундуз. Слабонервных прошу в гости сегодня к Ласницкому не ходить. Я пью сегодня у него только минералку. И на будущее: кто явится на вылет с запахом — распрощаемся… Вопросы?
Вопросов не было. И только штурман как-то недовольно отвернулся. Эта кислая мина на его лице появлялась все чаще. «Штурмана — отродье хамское, но в кают-компании допускать и чаркою не обделять…» — вспомнился мне постулат Петра Первого. Мой навигант — увалень, оживающий при виде выпивки и закуски. В подготовке самолета к вылету участия почти не принимает, может быть, считает себя белой костью? Обычно сидит на корточках, как узбек, смолит сигарету. А ведь не мальчик уже… Пришел к нам недавно, с должности штурмана звена. Дело свое вроде бы знает, но лицо вечно недовольное. Не люблю людей, от которых не знаешь, чего ожидать.
Веня с Игорем — те скажут: «Есть командир!»
Преданно посмотрят в глаза, сделают наоборот, но так, чтобы не подвести себя и других. Эдик добродушно во всем признается. Юрка — не в счет. А этот, молчун, все что-то носит внутри.
В одиннадцать часов загоняю ребят «у койку». Все — в норме, хотя, конечно, по чуть-чуть приняли. И только штурман хватанул лишнего.
Взрослые люди знают точно, сколько можно выпить, чтобы утром врач не почувствовал запаха. Что только не жевал летчик утром, отправляясь на медосмотр. Но медицину не проведешь. Запах поступает из легких, куда приносится кровью, насыщенной алкоголем, и все ухищрения только меняют «окрас» этого запаха. Утром перед медицинским контролем, если не жалко собственного здоровья, можно зайти в самолет, надеть кислородную маску и подышать чистым кислородом, окисляя продукты распада. Запах пропадает на короткое время — и тогда надо успеть добежать до санчасти.
Пьянки чаще всего происходили в командировках, когда сидеть приходилось в дальних дырах Союза, в нетопленых, загаженных гостиницах.
Из летного состава жестоко наказывались только те, кто попадался: запах у врача перед вылетом считался криминалом. Если же на борту начальство, считай, что ты пропал. Формы и методы воспитания имели широкий спектр: от выговора до снятия с должности или перевода в отдаленную местность. Не думаю, что мой штурман, Влад Малков, не знает всего этого. Просто здесь нет врачебного контроля.
И другое: «Я сюда не напрашивался, меня отправили в Афган, не испросив моего согласия, поэтому я наплевал на вашу дисциплину». Иначе я не мог объяснить нагловатого взгляда Влада, когда предложил ему пройти со мной в умывальник, место, где мы могли уединиться.
Он курил, покачиваясь, засунув руки глубоко в карманы, куртка комбинезона расстегнута. Округлый, покрытый волосами живот. Струйка дыма от сигареты прикрывает один глаз, другой смотрит на меня, и вся его физиономия, с редкой растительностью на черепе и перекошенной в одну сторону щекой, говорит: «Ну и что? Мне плевать на то, что ты мне скажешь…» Однако я думал иначе.