Экипаж лейтенанта Родина
Шрифт:
Азарт вытеснит страх, когда все тело, руки и ноги сливаются с боевой машиной.
– Заводи! – подал команду Родин.
Деревянко мысленно перекрестился (видел, как это делала у суровых ликом образов погибшая под гусеницами бабушка Пелагея), вспомнил почему-то с острой жалостью сгоревшую в пожарище ладанку с Николаем Чудотворцем, бабушкой и подаренной, выдохнул, поправил танкошлем и, не торопясь, стал по инструкции пробуждать танк.
Сначала по надписям на моторной перегородке поставил топливный распределительный кран, затем воздушный кран на группу баков. Проверил, выключен
Включил «массу», что пару раз забывал сделать в учебке.
Ручным насосом качнул давление в топливных баках, открыл кран для выпуска воздуха из топливной системы и держал его, пока не потекла струйка топлива без пузырьков воздуха, потом закрыл кран. Все как у человека: с жилами, артериями и венами кровеносной системы. Ручным насосом добавил нужное давление в масляной магистрали. Проверил рычаг кулисы, стоит ли на «нейтралке».
Все до автоматизма: рукоятка ручной подачи топлива – и кнопка стартера дает обороты валу двигателя.
Саня слегка нажал педаль привода топливного насоса – и вот дизельное сердце танка оживает, стучит, непередаваемым железным грохотом поршней.
А чтоб это сердце дышало и работало без аритмии, механик-водитель через распределительный кран запустил в топливные баки атмосферу.
Деревянко и сам порывисто глотнул воздуха. Ведь в «тридцатьчетверке» он сидел впервые в жизни. В учебке водили на «валентайне». И теперь, черт возьми, должно получиться!
Родин переключается на внутреннюю связь: «Вперед!» Но треск стоит такой, что Деревянко может и не услышать. Поэтому, как обычно, просто влегкую бьет сапогом по голове механика-водителя, который сидит прямо под ним. Ясно ощутимый сигнал «Вперед!»
Санька резко выключил главный фрикцион, выждал две-три секунды, врубил вторую передачу, а потом плавно, как в бочке меда, включил главный фрикцион, тут же добавил обороты двигателя. Машина, ревя двигателем, лязгая гусеницами, послушно тронулась с места. «Пошла, родимая!!!»
Ждать на войне некогда, тут же разгон – и переключение на высшую передачу.
Деревянко захлестнула безудержная эйфория, «тридцатьчетверка» грозной массой месила простирающееся поле, чахлые кустарники, ещё одна передача – и на оперативный простор. И в подметки не годились «валентайн» или «шерман», на которых ездил на учебном танкодроме. А реальный враг, немец, фашист, может, в нескольких километрах отсюда уже готовит танковую атаку, с пехотой в мышиных мундирах, нет, уже в шинелях…
Деревянко видел фрицев только на кинохронике, пленных с глуповато испуганным видом. Подумав о враге, Саня с досадой вспомнил, что надо двигаться, через каждые 50 метров меняя направление, зигзагами. Да и командир что-то прохрипел в ТПУ, не разберешь в грохоте и лязге, и еще дважды увесисто стукнул по голове сапогом. И Саня, поняв команду, пошел чертить по полю ломаную линию, ныряя в воронки, зная, что дважды снаряд в нее не попадает.
Но тут он получил такой силы удар по голове от командира, что если б не танкошлем, то на его лысом черепе навсегда бы остался отпечаток каблука.
И Саня понял, что надо остановиться, уже без ТПУ услышал жуткий крик: «Стой!» Причем орали все: командир,
– Глуши! – приказал Родин. – Вылазь!
Деревянко, ни черта ни понимая, вылез на броню. Еще минуты три назад он втайне ожидал, что по итогам вождения получит если не благодарность, то хотя бы поощрительное командирское похлопывание по плечу. Спустились на броню и Сидорский, и Баграев. В их удрученном молчании было что-то зловеще-странное.
– Ребята, товарищи, а что случилось? – спросил Саня, обведя всех растерянным взглядом.
После паузы Родин пояснил:
– Деревянко, ты – мудак! Мудак, который заехал на минное поле.
– К-какое… минное поле? – упавшим голосом спросил Саня.
– Под нами… Ты не видел таблички с надписями «мины»? – продолжал убивать вопросами Иван.
– Нет… – с ужасом ответил Саня. (Вот так вырвался на оперативный простор!)
– А теперь скажи, голуба, почему ты не поехал направо вдоль позиций, как я тебе сразу дал команду, а попер прямо и налево? – уже без всякой злости, понимая, что расхлебывать, выпутываться из этой гиблой ситуации придется, как командиру, ему.
А ведь комбат четко на карте с ориентирами показал всем командирам участок, где немец засеял поле минами – противопехотными и противотанковыми. И теперь по вине этого придурка они как «во поле березы стояли».
– Не знаю, – убито ответил Саня. – Можете меня расстрелять… Я честное слово не видел этих табличек. Если б видел, разве поехал?
– А хрен тебя знает, придурка, – мрачно ответил командир. – Ну что делать будем? Саперов не дождемся. Их передали куда-то в распоряжение командира корпуса или еще повыше, комбат говорил… Второй раз так уже не повезет, по закону вероятности точно нарвемся на мину. Ладно, поехали, и так, и этак – трибунал. Все на броню, я за механика.
– Товарищ командир, – Деревянко буквально ожил, – разрешите, я сяду за рычаги. Я помню, как ехал, все четко, у меня память идеальная! И дуракам-то везет!
Не усмехнувшись и не раздумывая, Родин приказал:
– Садись. И шуруй по нашим следам, только не торопись!
А Сидорский и Баграев переглянулись и рассмеялись.
Деревянко поплевал на ладони, растер, «ну, родимая, не наступи», и через мгновения машина пошла по своим следам в обратный путь.
Баграев по традициям предков, чтивших на земле Осетии своего покровителя Георгия Победоносца, в мыслях обратился к небесному воину за защитой и оберегом.
Сидорский, лежа на трансмиссии рядом с Русликом, подумал, что погибать сейчас никак нельзя, впереди ждала освобождения его родная Белоруссия, растерзанная фашистским зверем, но непокоренная, ждала его деревня, его отец и мать, бабушки и дедушки; о судьбе их он, конечно, ничего не знал.
У Родина, сидевшего на башне, мысли были гораздо приземлённее: если нарвемся на мину, шансов уцелеть меньше всего у механика-водителя, остальные в лучшем случае отделаются контузиями и переломами. А для него, как командира, – верный трибунал за глупость, головотяпство, преступную халатность, приведшие к потере танка и гибели членов экипажа. На ровном месте… Или сразу шлепнут, или в штрафной батальон к матушке-пехоте.