Экипаж лейтенанта Родина
Шрифт:
И да поможет вам бог! Heil Hitler!
От такой «чести» радости и даже азарта, как некогда бывало, Вилли уже не испытал. Он выругался в душе, захотелось вдруг ни с того ни с сего выпить полстакана шнапса. Конечно, чушь и бред, пить перед боем для танкистов – дело нелепое, вредное и, случись что, даже подсудное. Это пехота в атаку прёт, заправившись для храбрости…
Поселок, который предстояло разведать, назывался Пушкарный. Вильгельм, изучивший к третьему году кампании несколько русских слов и военных терминов, понял, что связано это с артиллерией. Не хватало только, чтобы «иваны» сделали там соответствующий сюрприз в виде батареи 76-мм противотанковых
Заряжающий Куно забарабанил по каске, лежавшей рядом с казенником орудия, он был запевалой, и самое время настало для поднятия боевого духа грянуть «Песню панцерваффе».
Если ветер или идёт снег,Или солнце улыбается нам,Дневная обжигающая жараИли ночной ледяной холод,В пыли наши лица…Куно пропел первые строки с надрывом голоса, сквозь рев мотора. И тут же подхватил наводчик Бруно, раскачиваясь и в такт музыке, и на кочках.
Но радость в наших мыслях,Радость в наших мыслях,Наш танк ревёт и рвётся вперёдСквозь штормовой ветер.Когда вражеский танкПоявится перед нами,Дадим полный газ.И мы уже рядом с врагом.Мы не дорожим своей жизнью.Армия – наша семья,Армия – наша семья!Умереть за Германию —Вот самая высокая заслуга.Тут и Зиммель добавил свой голос в нестройный хор. Последним, кто уловил, что экипаж поет танковый гимн, был механик-водитель. И Клаус загорланил громче всех, не заботясь, попадает ли в такт вместе со всеми и та ли мелодия. Простая, правильная песня, и слова, как снаряды, на подбор – просто убойные!
И если мы оставленыЭтой капризной удачей,И если мы не возвратимсяВ своё отечество вновь,Если пуля собьёт нас,Если наша смерть позовёт нас,Да, позовёт нас,Тогда наш танк станет намСтальной могилой.С грохочущими двигателямиБыстрые, как молния,Завязываем бой с врагом.С нашей бронёйВпереди наших товарищей,В битве все, как один,Мы встанем все, как один.Вот так мы поражаем глубокоВражеские порядки!Так с песней они проехали около двух километров все по такой же грунтовой дороге, с раздолбанной колеей, чахлым кустарником по округе, будто пятнами лишая. «Победа идет по следам танков», – вспомнил Зиммель крылатую фразу Гейнца Гудериана, вглядываясь, не прошли ли здесь
Глава седьмая
Когда до Пушкарного оставался километр, просто интуитивно Вильгельм свернул на обочину, маневр повторили и командиры танков.
Так и шли теперь вдоль дороги, медленнее, но с большим шансом не нарваться на мину. Если какое-то подразделение русских и находилось в селе, их уже все равно на этой равнине заприметили. Они проехали метров триста, и Зиммель приказал Клаусу остановиться. В бинокль мало что можно было разглядеть: обычная, каких тысячи, русская деревня. Пушкарная… Одинаковые бревенчатые срубы, соломенные крыши, подслеповатые окошки, никому нельзя выделяться. Все равные и нищие… Его всегда поражало, почему не как в Германии и Европе, почему нельзя один раз построить дом из камня и жить в нем многими семейными поколениями? Еще Зиммель подумал, что плохо, что в поселке много деревьев, он просто утопал в зелени. Естественная маскировка для врага.
Тут его взгляд остановился на доме, стоявшем с краю. По лестнице, лежавшей на крыше, как котенок, карабкался годков трех-четырех мальчуган. Вильгельм даже разглядел его озорную мордашку и нестриженые светлые вихры. «Обитаемый поселок, – подумал он. – А где же маман?»
И мать, женщина лет двадцати пяти, тут же вслед за его мыслями появилась, увидела свое чадо, всплеснула руками, кинулась к крыше и что-то, жестикулируя, ему сказала. Но малец не стал прыгать ей в протянутые руки, а шустро переместился к сараю, там крыша была пониже, и оттуда он уже спрыгнул на землю.
– К бою! – приказал лейтенант, и танки сразу развернулись в боевую линию. И вот он знакомый холодок азарта и ненависти к врагу. Все ближе и ближе затаившаяся русская деревня.
И удар чужого снаряда – всегда жесткий и нежданный, со звоном в ушах. Он ненавидел этот металлический звук. Противотанковый, прямо в бортовую броню…
Траку конец!!! И нам тоже? Сейчас нас развернет, подставим бок, застынем, и русские всадят один за другим еще пяток снарядов в наш наводящий ужас танк.
– Клаус, доннерветтер, что с траком? Капут? Не молчи, оглох?!
Ожил механик-водитель, чтоб его треснуло.
– Лейтенант, разорвало защитный козырек над траком. Трак целый!
– Танк на ходу?
– Да, на ходу! Нормально управляется…
– Вперед, Клаус!
Зиммель немедля доложил командиру батальона, что попали под обстрел. Капитан фон Кестлин приказал действовать по обстановке. А это значило, что до подхода основных сил надо было прежде всего выявить и подавить огневые средства противника.
И они себя выявили. В том самом дворе, где чумазый мальчик следил за ними с соломенной крыши (а ведь точно наблюдатель!), обрисовалась очень умело замаскированная противотанковая пушка, та самая, 76-мм. Вспышка – еще выстрел!
Они хорошо прицелились: первый же снаряд угодил в гусеницу танка Мюллера. Машина дернулась, остановилась. И все понимали, что это как смертный приговор. И пока Зиммель лихорадочно наводил прицел, русские артиллеристы всадили в легкую цель, остановившийся танк, прямо под башню снаряд. Сноп, фонтан искр, прощальный салют…
Будь проклята, Пушкарная!
Зиммель успел: один за другим послал два фугасных снаряда. Один уничтожил противотанковое орудие, второй попал в крышу избы. Её снесло, как от удара огромного железного кулака. Остатки соломы занялись оранжевым огнем.