Экипаж «Меконга»
Шрифт:
Трудно понять, почему Бекович принял это опасное предложение. Может быть, уверился князь в том, что Ширгазы напугался русской артиллерии в схватках у Лйбутира. А может быть, был князь в состоянии обреченности, когда не думают…
Решение Бековича офицеры приняли с сомнением. Хотя смутьяна Кожина и не было, многие вспомнили его возбужденные речи.
Федор Матвеев горячился:
— Эх, друг Саша, как в воду смотрел! Не верю я, чтоб у хана припасов кормежных не было. И как князь, сего не проверив,
В пять сторон от речки Порсугань разошлись с проводниками-хивинцами солдаты, драгуны и пушкари. Долго в горячем, неподвижном воздухе стояла густая пыль, поднятая уходящими отрядами, и медленно затихали вдали звуки походных песен.
Долго стоял Бекович у ханского шатра, глядя вслед уходящим и не обращая внимания на столпившихся вокруг хивинцев.
Скрылись из глаз отряды, улеглась дорожная пыль.
Хан Ширгазы положил руку на плечо Бековича. Князь обернулся.
— Ты, собака, изменивший исламу, продавшийся неверным, — тихо сказал Ширгазы, — ты хотел обмануть меня своими рваными дарами?
Бекович с трудом понимал узбекскую речь. Но эти слова он понял легко: достаточно было взглянуть на лицо Ширгазы.
Хан вытащил из-за пазухи грамоту Петра. Медленно, торжественно разорвал ее пополам, бросил на песок, плюнул, притоптал желтым, с загнутым острым носком сапогом.
Князь сделал шаг назад, схватился за шпагу, но, не вынув из ножен, опустил руку.
Быть может, в этот момент, в предсмертной тоске окидывая мысленным взглядом прошлое, вспомнил он умные, горящие злостью глаза поручика Кожина…
Улыбаясь, переговариваясь между собой, подошли ханские телохранители с обнаженными клычами.
Ширгазы отвернулся и пошел от князя.
— Лицо не портить, — буркнул он, проходя мимо телохранителей…
Отрубленные головы Самонова, Званского, Економова и других старших офицеров были выставлены в Хиве для всеобщего обозрения.
Головы Бековича среди них не было.
По слухам, Ширгазы послал ее в подарок бухарскому хану, но осторожный и дальновидный Абул-Фаиз не принял жуткого подарка, отослал его обратно.
Как в старой сказке о развязанной метле, пять отрядов были уничтожены, изрублены поодиночке. Часть людей была убита, часть взята в плен и пущена по невольничьим рынкам.
Немногие спаслись бегством: кто — во время разгрома отрядов, кто — позже, сумев вырваться из плена. И лишь немногие из этих немногих, преодолев неописуемые лишения и опасности, разными путями добрались до русских рубежей.
Гарнизоны построенных Бековичем крепостей вскоре узнали от окрестных туркменов о гибели основного отряда в Хиве.
В октябре 1717 года гарнизон Красноводской крепости, измученный безводьем и налетами кочевников, отплыл в Астрахань. Их участь напоминает судьбу спутников Одиссея, возвращавшихся
Суда красноводцев были застигнуты жестокой бурей. Часть судов погибла, а часть занесло к устью Куры, на противоположный берег моря. Спасшиеся перезимовали гам и только весной 1718 года добрались до Астрахани.
Почти одновременно с ними, бросив крепость, вернулись в Астрахань остатки Тюб-Караганского гарнизона.
Казалось, проклятие тяготело над всеми участниками экспедиции князя Бековича…
Глава пятая, Беспамятство. — Добрый Садреддин выхаживает Федора Матвеева, а потом продает его кашгарскому купцу. — «Тебе будет хорошо». Вот она, Индия… — Новый хозяин. — В доме Лал Чандрг. — Невиданная махина
Они редко попадают в нашу благословенную страну и ценятся за выносливость, ум и силу… Постой, он жив, о хвала Амману!
Федор Матвеев открыл глаза. Он лежал у пыльной дороги, в степи, поросшей верблюжьей колючкой. Застонал, вспомнив события этого страшного дня. Этого или вчерашнего?…
Жгучее солнце стояло прямо над головой, опаляло глаза. В горле тошнота, во всем теле слабость и острая непрекращающаяся боль в правом плече…
Когда Федор снова очнулся, песок, пропитавшийся его кровью, был уже прохладным. Низко над головой нависло черное небо с крупными, яркими звездами. Хотелось пить.
Где-то поблизости возник скрип колес. Скрип колес и монотонная, тягучая, похожая на стон, на жалобу нерусская песня.
«Увидят — добьют… Замучают, — подумал Федор. — В сторонку бы… уползти…»
Резким движением он перекинулся на живот и, вскрикнув от боли, снова — в который раз — потерял сознание.
Неколько раз за ночь он приходил в себя. Видел те же яркие звезды, слышал скрип колес и ту же песню-стон.
Только чувствовал — к прежним ощущениям добавились несильная тряска и острые запахи бараньей шерсти и лошадиного пота.
Узбек-крестьянин подобрал Федора на дороге, уложил на арбу и привез в свой кишлак. Он и его семья заботливо ухаживали за Федором, нехитрыми древними способами залечивали глубокую рану. Была перерублена ключица, но молодая кость срастается быстро. Сначала рану растравляли, не давали затянуться, чтобы легче вышли с гноем мелкие осколки кости.
Потом лихорадка спала, и Федору стало легче. Его начали подкармливать.
Желтый от бараньего жира и красный от мелко накрошенной моркови рис, перемешанный с кусочками жареной баранины, он запивал бледно-зеленым настоем терпкого кок-чая, изумительно утолявшим жажду.