Экипажи готовить надо
Шрифт:
Так наказывала мама Люси Ивановой. А он, Иван, глядел на хилое создание с просвечивающими сквозь кожу голубыми жилками и думал: "Выходит, ничего-то ей нельзя, выходит, жить почти нельзя?"
Он тогда еще усомнился в таком множестве недугов, сумевших уместиться в тонюсеньком тельце, его тогда еще удивил какой-то вызов в умненьких глазах девочки… "Да, - казалось, говорил ее взгляд, - я больная, я не такая как все!.."
"Залюбили вы ее, вот что!
– И про себя решил: - Боже упаси возиться с девчонкой!"
Конечно, было… Раза два вернулась
– делали свое дело. Уже после окончания первой смены Люсина мама нашла свое чадо свеженьким, загорелым и веселым. На второй же смене расцвет Люси Ивановой продолжался.
И все-таки перед походом Иван колебался, долго колебался. Оставить в чьем-то отряде? В чужом отряде? И, потом, оставить - значит, что-то убить в ней, что-то растущее и крепнущее?
Мысли от Люси перекинулись на другие заботы, которых у руководителя похода хоть отбавляй. Хорошо в походе быть "рядовым", иди себе, любуйся ландшафтом, дыши полной грудью, тебя ведут, тебе скажут, когда привал, ты не заблудишься, тебе не надо выбирать место для ночлега, размышлять над компасом и картой… А вот руководителю…
То, что отряд сильно растягивался на марше, очень беспокоило Ивана. Этак они доползут до речки только к вечеру, а хорошо бы пораньше. Ведь до наступления темноты надо успеть поставить лагерь, приготовить ужин и многое другое. Но и спешить нельзя. Длинный караван, змеящийся по оврагам, - как единый организм, и он, Иван, должен хорошо представлять, каково сейчас этому организму, каждой его частичке.
А в это самое время Люся Иванова из последних силенок карабкалась по склону вверх. Ногу старалась ставить туда, где трава была выбита шедшими впереди, руками хваталась за кусты и так поднималась на один шаг. Потом был еще шаг, еще один, еще. Альпеншток она потеряла в первом же овраге: выронила, он и укатился вниз.
Сердце колотилось нещадно, спину под рюкзаком жгло, ноги сделались как две веревочки. Привычно ровная земля то вставала перед Люсей как стена, то косо проваливалась в пропасть. В кедах было скользко, будто кто налил туда сметаны. И обидно было, что она, Люся, самая последняя, сзади только физрук и Анна Петровна.
Их негромкие голоса здесь, на склоне, слышались отчетливо.
– Ну, я бы никогда не решилась, - глухо говорила Анна Петровна.
– Взять на себя такую ответственность… А я так поняла, что раз старший вожатый идет с отрядом, значит, поход разрешили…
– В том-то и дело, что Иван самовольничает… А я вижу - уходят… И это… Как физрук, я был обязан пойти. Никуда не денешься…
– Что делается, господи, что делается!.. И какой же Иван Ильич тоже! Ничего не скажет… я-то ведь не посторонний человек, правда?
– Так вы, наверное, и самого-то главного не знаете? Что
– То есть как без продуктов?
– Ничего не взяли на складе совершенно!
И тут Люся услышала какой-то нехороший смех Анны Петровны, отчего сделалось страшно. Голоса же внизу слились в одно сплошное бормотанье, но через минуту опять явственно донесло голос Анны Петровны:
– Нет, я с ума сойду!..
И голос физрука:
– Как только ребятишки запросят есть, я потребую повернуть обратно…
– Без разрешения, без продовольствия, - снова заговорила Анна Петровна.
– А места-то какие! Я понимаю пройтись, красивые пейзажи посмотреть, но тут же… У меня уже, знаете, неплохое мнение стало складываться об Иване Ильиче, но эта его затея…
– Он забывает, что идет с пацанами, а не с солдатами. Жарища как в пекле!
– Вы взгляните вон на ту девочку, - понизив голос, сказала Анна Петровна.
– Ноги едва тащит, - прогудел физрук.
– Не надо было брать ее, ни в коем случае. Девочка насквозь больная, слабая…
"Господи, уж не обо мне ли?.. Это же я насквозь больная…" Люсе стало не по себе, и ноги у нее подогнулись.
А как ей хотелось вместе со всеми! Целую ночь она проплакала, от обиды трудно было дышать. "Почему я не такая, как все, почему?" - спрашивала она мокрую подушку.
А утром еще раз попросила вожатого, так попросила!.. Он долго на нее смотрел. Смотрел, смотрел, а потом… положил руку на плечо и сказал: "Хорошо, Люся, ты пойдешь с нами".
Ах, как зазвенели колокольчики в ушах! Хорошолюся, хорошолюся, тыпойдешьснами, тыпойдешьснами! И вот теперь…
– Эй, девочка, слышишь?
– услыхала Люся, очнувшись.
– Дождись нас, мы сейчас!
– это сказал физрук. Сказал, а потише добавил: - Придется тащить на себе.
"Тащить? Кого тащить?
– мысли у Люси совсем смешались.
– Меня тащить? Да ведь засмеют же! А Иван-то Ильич увидит? Да что же это, что же это?.."
И Люся, закусив соленую и мокрую губу, упала на четвереньки и так заработала руками и ногами, что вмиг выползла наверх. Не передохнув даже, вскочила на ноги, бросилась к спуску и чуть было не наступила на развалившегося в траве Юрку Ширяева.
– Ффу! Чёй-то устал… - пожаловался Юрка.
– Курить надо больше, - пролепетала на ходу Люся.
Но вдруг остановилась. Ей сделалось жаль Юрку. Лежит тут один…
– Давай руку, что ли! Давай-давай, пошли, а то… - Она тревожно оглянулась.
Широкая Юркина физиономия была сама бестолковость.
– Ну!
– требовала Люся и вся дрожала от нетерпения, так что Юрка, как загипнотизированный, протянул ей руку.
Глава 23
Старший вожатый Юрий Павлович устал, как черт, но был доволен: удалось отснять такие кадры! Он то забегал вперед и ловил в объектив ползущие со дна оврага крошечные фигурки, то панорамировал, то прятался в кустах и снимал оттуда крупным планом лица, ноги, спины с рюкзаками.