Екклесиаст
Шрифт:
Одним словом, что имеем, не храним, потерявши – плачем. Погибель всегда ожидает человека там, где, казалось бы, всё хорошо и даже очень. Неужели же фундаментом любви в этом мире является только печаль?! А верно ведь, ни один из действительно любящих, никогда не испытал счастья. Ах, нет, что это я! Конечно, испытал! Нет повести прекраснее на свете…
– Сабациус, верни меня! – снова завопил я.
И тут воспоминания опять пронзили мой мозг: Сабациус – это имя фригийское, что по-гречески или по-русски оно звучит Аполлон. Надо же, богине любви помогал Аполлон!
– Аполлон-Сабациус!.. – заскулил я снова.
Неведомо как рядом оказался граф Сен-Жермен собственной персоной. Но его молельного зала не было и в помине. Вокруг змеилось пространство, опоясанное тысячью светящихся кругов. Не было ни земли, ни неба. Только разноцветные кольца, внутри которых мы с графом поднимались куда-то вверх. Или это кольца ползли вниз? Я в это время был таким жутким интровертом, что ни мой спутник, ни окружавшее пространство не интересовали меня. Что можно получить из внешнего мира, кроме вспышки горечи, разрухи и печали?
– Что захочешь, то и получишь, – сварливо буркнул граф.
– Как захочу? – взъерепенился я. – Не хочу терять! Не хочу, чтобы из-за меня кто-то жертвовал собой! Не хочу идиотских испытаний, тем более вашего чёртового бессмертия! Ведь тогда всю бессмертную жизнь придётся страдать из-за этой потери! Каждый год приходится пересекать какую-то жизненную границу, за которой хочется найти свой остров. А есть ли он? Существует ли кто, кроме дьявола, кому нужна душа моя, а не добытые жизненно необходимые дивиденды?
– Вы хотели знать мистику соприкосновения Вальпургиевой ночи с Воскресением Христовым? – холодно осведомился Сен-Жермен. – Ну что, узнали? А принять вы можете только одиночество. Если человеку суждено стать человеком, то только одиночество может быть ему истинной наградой. Мы постоянно взлетаем и падаем в этом мире, но берегитесь женщин. Они намного опаснее мужчин. И ещё, помните, что Бог забавляется, вручая вам славу и одиночество. Готовы ли вы принять хоть часть Божественной истины, дарующей вам свободу и совсем иное понимание жизни, советую подумать.
«Тогда будут предавать вас на мучения, и убивать вас; и вы будете ненавидимы всеми народами за имя Мое», – всплыла в голове моей Евангельская цитата. Но неужели же обязателен какой-то ущерб, потеря, утрата ради готовящихся прийти в мир лжепророков? Неужели человек каждую секунду, каждый миг должен чем-то жертвовать, а ради чего?
– Хорошо, – кивнул я графу. – Может быть, стоит согласиться на ваше предложение, если вы
Граф не нашёлся, что ответить. Видя его замешательство, я продолжил диалог, заведомо зная, что это не принесёт ничего хорошего:
– Когда Иисусу Христу пришлось нести свой крест на Голгофу, римляне разрешили ему отдохнуть на лавочке возле дома одного еврея по имени Ахашверош. Приговорённый к смерти присел на лавочку, но хозяин дома выбежал на улицу и завопил:
– Нечего здесь сидеть на моей лавочке, преступник! Иди вон на Голгофу, неси свой крест! А когда будешь возвращаться назад, вот тогда можешь и посидеть, так и быть.
Христос же ответил:
– Отец мой отблагодарит за отзывчивость твою, добрый человек. Да будет так: посижу на лавочке, когда вернусь. Только ты дождись меня…
Сын Божий отправился на Голгофу, а хозяин дома Ахашверош и по сей день не умер, так как Второго Пришествия ещё не было. С тех пор прозвали его в народе Вечный Жид, потому-то и получил он бессмертие за свои дела.
Я замолчал, думая, что граф как-нибудь отреагирует на мой рассказ, но тот растеряно молчал. Тогда я спросил сам:
– Как же вас величать, господин граф, Ахашверошем, Вечным Жидом или же Сен-Жерменом?
– У меня много имён, выбирайте, какое нравится, – ответил, наконец, граф. – Я предложил выгодную сделку, не следует рубить сплеча, подумайте.
– А что думать? – взъерепенился я. – Если бы предложение ваше исходило от чистого сердца, то вы в первую очередь предложили бы мне другое имя. Это делается до мистерии посвящения. А если таковое не сделано, значит, и в голове у вас что-то не то. Недаром вы пытались убедить меня в еврейском родстве, мол, рыбак рыбака видит издалека. Но ведёте вы себя до сих пор как настоящий Вечный Жид. Убирайтесь, видеть вас не хочу!
Видя, что я не совсем расположен к разговору, граф сразу потерял ко мне интерес, пожал плечами, и чуть погодя все же продолжил:
– Что ж, нам пришла пора расставаться. Но, конечно, не навсегда. Впереди самый интересный вопрос, на который, я понимаю, сразу ответить невозможно, да и не нужно. Но, выстроив с помощью логистики в цепь аргументы «pro» и «contra», есть ещё время решить что нужно и что не очень. До скорого свидания!
Прощальные слова графа ещё звучали в моих ушах, а перед глазами уже маячил пятиярусный иконостас «Иерусалимского подворья».
– Милай, плохо тебе?
Передо мной стояла бабуля, наверное, служительница храма и участливо заглядывала в лицо. Придя в себя, я оглянулся и успокоил бабулю:
– Всё нормально, матушка. Всё нормально.
Тут же я обратил внимание, что никакого гроба посреди храма нет, и что люди подходят к иконам, прикладываются, поклоняются. В общем, всё как обычно после окончания богослужения.
– Послушайте, матушка! – окликнул я бабулю. – А где тут гроб с покойником стоял? Унесли что ли?