Экологический роман
Шрифт:
– Есть команда взлететь!
– подтверждал бортрадист. И на тринадцатый день лодка взлетела. И сверху стали видны леса, речки,поля, деревни, стала видна земля. Голубев удивлялся: какая большая! Задвенадцать прошедших дней земля для него замыкалась в пространствеАндреевского озера и в протяженности грязно-жидкой дороги от озера доТюмени. Но вот Большая земля вдруг стала двигаться ему навстречу, а солнце - навстречу земле.
Вот уже и сказочно-белый тобольский кремль, и тобольские постройки на Чувашском мысе при впадении реки Тобол в Иртыш. Аэропорт на другой, не обжитой стороне Иртыша, там
С высоты метр (побольше, поменьше - трудно было различить) лодка шлепнулась на воду, покачалась, подрожала и тихонько подчалила к берегу. На Андреевском взлетали двенадцать дней; сколько дней будем взлетать в Тобольске?
– возникал вопрос.
Однако в Тобольске лодку как-никак подремонтировали, и она взлетела в тот же день. Слава Богу!
Самарово - это селение при впадении Иртыша в Обь. Голубев вышел на берег, поднялся на высокий яр. Слияние большихрек - всегда явление, а таких, как Иртыш и Обь, - явление редкостное.Голубев любовался слиянием и вдруг увидел: "MИ-24" бегает по воде, она взлетает! Пытается взлететь!
Голубев скатился под откос, стал метаться по берегу, размахивать руками, кричать, лодка нехотя пристала к берегу, ему открыли дверь, Голубев ворвался в лодку, закричал:
– Нахалы! Не видите, что человека нет? Без человека взлетаете, нахалы! Степанков ему объяснил: если машина взлетает, значит, надо лететь!Может, она через пятнадцать минут откажется подняться - что тогда? Ты подумал, что тогда?
В Березове шестеро плотников с топориками, ящичками, кое с какимскарбом выгрузились: здесь они должны были что-то ладить и строить. Лететь бы до Салехарда без перегруза, налегке, но тут потерялся бортмеханик, загулял бортмеханик, увела бортмеханика какая-то шикарная березовская дама - был, и не стало!
Пять дней в муторном, тягостном ожидании последнего перелета Березово - Салехард Голубева не покидало предчувствие еще какого-то события, еще случая, и случай случился.
Когда плотники сошли в Березове, все шестеро, начальник порта икомандир Степанков придумали догрузить самолет картошкой: в Березове овощ растет, в Салехарде нет, в Салехарде она много дороже.
И вместо шестерых плотников в самолет втащили двенадцать мешков картошки, и когда вернулся из загула бортмеханик и стали подниматься - нет и нет, машина снова отказывала, проклятая... Она металась по воде, вслед металась моторка, из моторки начальник березовского аэропорта показывал выразительными жестами: выбрасывайте картошку! выбрасывайте, сволочи!
– но ничего другого как жестикулировать он не мог, а лодка неожиданно взяла и взлетела! И командир Степанков сделал крылышками "привет".
Но уже спустя полчаса, не более, появился запах горелого в кабине. Огня не видно, дыма нет, запах все сильнее, а Голубева греет снизу, из-под сиденья. Слева чуть впереди от него -- командир, впереди прямо бортмеханик, слева и тоже впереди - бортрадист, сиденья у всех низкие, ноги вытянуты вперед, очень неудобно, особенно если греет и греет снизу.
Механик вертится на своем сиденье, подталкивает командира, командир пожимает плечами: что поделаешь?
Механик
Голубев сползает с сиденья и полулежа откидывает его: не под ним ли горит? И верно, под сиденьем - огонь, на свободе он вспыхивает весело и ярко.
Голубев бросает свою куртку-кожанку на радужный огонь, пытается огонь придавить-потушить, ногой толкает радиста: оглянись!
И радист тоже бросает свою куртку на огонь, и, толкая друг друга, они валяются на полу и тушат пожар.
Так оно и есть: под сиденьем Голубева загорелась проводка, недаромего грело и грело снизу. Грохот, чад, дым. А снаружи солнечный день, в этомдне лодка и летит на высоте метров сто - сто пятьдесят, уже не по прямой,но зигзагами вдоль речушек. В тундре речушек множество, в любой момент можно приводниться.
В порту Салехард плюхнулись с высоты метра полтора. Прислушались: забортом легонько плескалась вода речки Полуй. Тут же и моторка послышалась, и командир Степанков строго сказал своему экипажу:
– Сам товарищ Иванов, начальник порта, нас встречает. Уже пронюхалнасчет картошечки, гад, передали ему, гаду, из Березова! Вы, ребята, тутподождите, морды поскоблите хоть сколько-то - грязные же, как черти, -а я выйду поговорю с товарищем Ивановым.
Снаружи голос: "Эй вы там! Живые, нет ли?" - и Степанков открылдверь, ступил на лестницу, поданную с моторки.
– Командир?!
– удивился начальник порта Иванов.
– Это кто жетебя коптил-то?
Ответа Голубев не расслышал, голоса доносились негромкие, доверительные, как бы за чашкой чая шел разговор, потом Степанков постучал вфюзеляж и как ни в чем не бывало подал голос:
– Ребята! Вы чего это там закрылись-то? Сидят ни-ни, будто неживые.Выходите! Быстро!
– Вылазьте!
– подтвердил начальник Иванов.
– Ого-го! Черномордые-то какие! Картошечку оставьте в машине. С ней, с картошечкой, ничего неслучится!
Таким-то вот образом двадцать лет тому назад, через все эти случаи иудачи, прибыл Голубев в Салехард. На другой день он уже брал расход Обив Ангальском, в заколдованном створе. С борта катера "Таран" брал.
Еще через два дня Голубев в Оби тонул (не утонул). Но это дело былообычное в те почти безмоторные времена, обычное для гидролога, которыйосваивает новый створ протяженностью пять с половиной километров.Боткинская все это восстанавливала в его памяти, когда он гулял междукорпусом "ухо - горло - нос" и моргом.
Ну вот: жена Татьяна нахлобучивала на Голубева шапку, а сын Алексейстоял в дверях кардиологического корпуса и повторял:
– Поторапливаться, батя, надо. Надо поторапливаться, такси ждет,водитель волнуется. Он сильно волнуется!
Уселись в такси. Поехали.
Татьяна пребывала в тихой и скромной радости, Алешка читал конспектлекции какого-то знаменитого физика, читал, пошевеливая губами и рыжеватым чубом. Чубастый вырос парень.
Анютка готовилась дома к возвращению отца - стряпала вкусненькое, этоона умела и любила.