Эксгумация
Шрифт:
— Не бойтесь, больно не будет.
Но мне уже больно!
Будь моя воля, я бы посоветовал медсестрам использовать еще больше косметики, чтобы они казались предельно неестественными. Как же мне хотелось, чтобы они превратились в этаких «мед-гейш».
Мне казалось, что я влетел в мир ecorche — с начисто содранной кожей, как фигура в анатомических атласах: легкий сквозняк был для меня все равно что ураган, кашель — землетрясение, приятный запах — оргазм, неприятный — харакири, а любое прикосновение было пыткой. Мне не хотелось быть сверхчеловеком. Я хотел вернуться в привычную и прочную оболочку своего прежнего «я». Хиппи думали, что «врата восприятия» можно очистить одной всем известной «кислотой» — наркотиком ЛСД. Что
Мира вокруг слишком много.
Это единственная мысль, которая приходила мне в голову.
Мира вокруг слишком много.
(Помните садистскую шутку из детства — что такое «плюх, плюх, п-ш-ш-ш»? Это двух младенцев уронили в ванну с кислотой.)
Я отказывался расточать свои ощущения. Я закрыл глаза и стал слушать, как поскрипывают стены и пол.
Я заработал себе репутацию слегка эксцентричного человека.
Почему бы им не признать меня выжившим, похвалить за стойкость и отпустить домой? Большего мне не надо.
Обратно в человеческий мир меня вытащила музыка, больничное радио, которое было как успокаивающий наркотик, депрессант, замедляющий мир и пропускающий его через фильтр дымчатой, зыбкой, тронутой позолотой ностальгии. Я часами просиживал в серых казенных наушниках, просто ловя кайф от музыки. Больничное радио — настоящий аудиогероин. Ходили слухи, что некоторые санитары тайком записывали больничную музыку на пленку и брали ее с собой, когда отправлялись к знакомым наркоторговцам, — за стопку девяностоминутных кассет и упаковку-другую выкраденных лекарств (валиум, метадон или могадон) можно было получить десятипроцентную скидку на несколько доз кокаина. Больничное радио доводило меня до состояния печального экстаза. Это была музыка иного поколения, к которому я временно принадлежал. Фрэнк Синатра, Бинг Кросби, Дин Мартин, Дорис Дей — эти люди прекрасно знали, что такое боль и страдания, и понимали значение умиротворения и забвения. Они были настоящими святыми в церкви Матери Нашей Беззаботности. Благослови их, Боже, всех до одного.
Я достаточно быстро выздоравливал.
Затем, будто сговорившись, окружающие разом начали вываливать на меня новости, хорошие и плохие.
9
Первым был мой врач.
— Э-э-э, послушайте…
Он пододвинул себе стул и сел рядом с кроватью. (Значит, сейчас он начнет сообщать новости.) Он заговорил негромко и быстро. (Значит, новости будут неутешительные.) И он назвал меня по имени. (Значит, Лили умерла.) Некоторое время он говорил успокаивающим тоном. (Значит, Лили умирала медленно и так мучительно, что перестала быть Лили, женщиной и вообще человеком.)
Я считал квадратные панели на потолке.
Когда я снова прислушался к голосу врача, он что-то говорил о моих ногах. Судя по всему, мне нужно было пройти курс физиотерапии.
— Долго она умирала? — спросил я.
Врач посмотрел на меня, сразу осознав очень многое. Он знал, что не должен раздражаться, говоря со мной, поэтому терпеливо начал с самого начала.
— По нашим оценкам, она умерла в течение двадцати минут после выстрелов.
— В «скорой»?
— Мы не пытались перевезти ее — она умерла в ресторане.
— Вы там были?
— Нет.
— А вообще вы в этом ресторане бывали?
— Э-э, кажется, нет.
— Что ж, я бы не стал рекомендовать его как место, где можно поесть и отдохнуть.
Было видно, что он не счел это шуткой, над которой у него было право смеяться.
— Когда она умерла, ее привезли сюда — в больничный морг. Затем ее похоронили. Я слышал, похороны прошли подобающе.
— Вы ее осматривали?
— Нет. Когда ее привезли, ее мог осматривать только патологоанатом.
— М-м-м, — сказал я, — мозгов у нее, наверное, осталось не много.
— Может, обсудим это потом?
— Вы не знаете, она говорила что-нибудь? Что-нибудь обо мне?
— Правду сказать, ее ранения были настолько
— Вы имеете в виду в голову?
— Нет, все ранения в принципе.
Тут я улыбнулся, наверное, впервые после выхода из комы.
— Мне нравится ваше выражение — в принципе.
Он продолжал:
— Те области ее мозга, которые отвечают за речь, не были задеты. Однако общий шок от ранений был настолько силен, что я сомневаюсь, что она могла пользоваться речью.
— Это мнение профессионала?
— Да.
— Вы давно в медицине?
— Двенадцать лет.
— Значит, я могу вам верить?
— Это ваше дело.
— Знаете, что забавно? Мне кажется, я слышал, как она трижды сказала ублюдок, когда я умирал.
— Но вы все-таки были в ресторане, полном людей, которые видели, как киллер вас расстреливал. Думаю, весьма вероятно, что кто-то из посетителей ресторана называл его ублюдком. Вот что вы, наверное, слышали.
— Мы с Лили встречались два года. Я знаю ее голос.
— И все-таки вы были не в том состоянии, чтобы…
— Я успел умереть, да?
— Примерно на полминуты, в операционной.
— Расскажите мне о том человеке, который нас расстрелял.
— Думаю, вам лучше спросить об этом у полиции.
10
Полицейские явились после врача. Они задавали мне вопрос за вопросом. Мои вопросы к ним остались без ответа.
В конечном итоге мне удалось узнать, что киллер уже в тюрьме. Судя по газетам (моя матушка тщательно собирала вырезки) и обмолвкам полицейских, попался он довольно глупо.
Насколько я понял, перед тем как войти в ресторан «Ле Корбюзье», он поручил какому-то пареньку посторожить велосипед. Убийца рассчитывал, что это поможет ему сэкономить время, когда придется удирать. Не нужно возиться с замком, достаточно будет просто взять велосипед у подростка, которому он уже заплатил. Конечно, парень не должен был знать, ради чего курьер-велосипедист появился у ресторана. План вроде вышел неплохой. Однако этот самый подросток посчитал, что денег, которые заплатил ему киллер, недостаточно, и решил присвоить велосипед. К несчастью для него, велосипед оказался ему не по росту — он толком не доставал ногами до педалей. Когда убийца уже вышел из ресторана, только что пристрелив Лили и меня, он не обнаружил ни мальчика, ни велосипеда. Однако оглянувшись по сторонам, в пятидесяти ярдах от себя он увидел паренька, который неловко врезался на велосипеде в дверцу такси. Киллер рванул к велосипеду, с каждым шагом привлекая к себе все больше внимания. У полиции не было недостатка в свидетелях его безумного спринта. Киллер начал кричать. Свидетелей только прибавилось. Таксист вылез из машины, чтобы посмотреть, не поцарапал ли велосипед дверцу. Сам велосипед — «Кэннондейл Супер-Ви Рейвен 4000» — стоил две месячные зарплаты большинства людей вокруг, включая таксиста. Это и только это подвигло убийцу на отчаянный рывок по запруженной улице. Когда полицейские позже спросили его, зачем ему понадобилось делать такую глупость и, скрываясь с места тягчайшего преступления, ввязываться в конфликт, который неминуемо должен был привлечь внимание половины улицы, киллер ответил: «Но у меня «Кэннондейл Супер-Ви Рейвен 4000». Как я мог допустить, чтобы какой-то мальчишка стянул его у меня. Я бы пристрелил парня, особенно если бы на велосипеде обнаружилась хоть царапина». — «Но вы уже пристрелили двоих минутой раньше», — напомнили детективы. «Честно говоря, — признался помешанный на велосипедах убийца, — я начисто об этом забыл, когда увидел, что мой велосипед пропал». Такси пострадало, пусть и незначительно, но заметно: педаль поцарапала черную краску на левом заднем крыле, а руль немного чиркнул о дверцу. Сам велосипед остался цел. Воришка, однако, нарвался на крупные неприятности — его готовы были убить одновременно и киллер, и таксист. К этому моменту на месте инцидента образовалась огромная пробка. Машины гудели все громче и громче. Водители высовывали головы из окон. Ругань становилась все яростнее. Как только парень увидел, что за ним гонится хозяин велосипеда, он бросил велосипед и пустился наутек. Руль снова чиркнул по дверце такси.