Эксгумация
Шрифт:
Войдя в квартиру, мы уселись на диван и процеловались всю первую сторону альбома Дэвида Боуи «Фром стейшн ту стейшн».
(Так родилась одна из наших привычек. В те первые дни мы подолгу целовались и улыбались друг другу прямо-таки в эпических масштабах. Мы могли часами сидеть и просто смотреть друг на друга в состоянии полного блаженства, а затем наши рты расплывались в улыбке, и мы начинали смеяться, и спрашивать друг друга: Ты чего смеешься? — заранее зная ответ: мы были вместе, любили друг друга и наслаждались этим.)
В тот день еще до нашего ужина Лили по телефону «послала» своего бойфренда. Он был адвокатом и дарил ей только цветы и духи.
Мы лежали в постели и смеялись над ним, придумывая ему различные смешные профессии. Поставщик
Но на самом деле мне не стоило тогда смеяться. Особенно если бы я видел все в истинном свете.
Как выяснилось впоследствии, с точки зрения киноиндустрии я сам был не более пригоден для найма, чем мастер по ремонту заводных мышей.
Костер не очень хорошо разгорался, но все же горел. Я бросил обратно все, что сначала хотел сохранить.
Я всегда ненавидел подобные жесты в других. В кино я всегда сжимаюсь от отвращения, когда на экране сжигают что-то старое и связанное с историей любви. Или когда у глупого чудовища отнимают куклу, и оно плачет. Такие моменты я терпеть не могу.
На мой взгляд, смерть Корделии — ничто по сравнению с трагедией ослика Иа, оплакивающего лопнувший шарик.
Костер не вызвал у меня слез, хотя я так долго смотрел в огонь сквозь черный дым от горящего пластика, что защипало глаза.
Я наблюдал, как полароидные снимки покрываются пузырями, чернеют и сворачиваются. Я наблюдал, как темно-синий прозрачный пластик черенков ножей, вилок и ложек плавится в языках пламени. Я наблюдал, как синтетический мех заводной мышки превращается в густой черный дым и обнажаются ее дешевые алюминиевые внутренности.
Когда от кучи вещей в костре почти ничего не осталось, я помочился на пепелище.
«Удивительно, неужели катарсис всегда так разочаровывает?» — спросил я себя.
Пуля № 2
Вторая пуля сносит Лили верхнюю часть черепа. Она проходит сквозь золотисто-рыжую прядь на белой коже лба и пробивает правую лобную долю, примерно на полтора дюйма выше глаза. Череп Лили в момент выстрела находится под таким углом к траектории пули, что теменная кость раскалывается по горизонтали. Пробив скальп, пуля оставляет после себя осколочек в форме запятой, который будет четко виден на рентгеновском снимке во время вскрытия. След из частичек свинца будет свидетельствовать о том, что пуля ударилась о заднюю стенку черепа и отскочила в сторону. Тип ранения, вызванного пулей, называют разрывным. Это означает, что возникает большое количество вторичных переломов, разрывов тканей и трещин. Трескается тонкая как бумага височная кость. Возникает впечатление, будто макушку черепа кто-то вскрыл консервным ножом. Лили носит контактные линзы небесно-голубого цвета. От удара второй пули левая линза слетает с влажной поверхности глаза. Позже, при осмотре места преступления, ее выловят из бокала «Шардонне», стоявшего перед Лили. Ее голову отбрасывает назад, хотя зрачки по-прежнему смотрят на меня. Из-за особенностей аэродинамического эффекта, который возникает при попадании пули в полость черепа, вокруг и позади пули создается вакуум (кавитация). В результате ткань мозга засасывается вслед за пулей, отделяясь от стенок черепа. Мозг Лили представляет собой вязковатую серую массу, совсем не похожую на цветную капусту или губку, с которыми мозг обычно сравнивают. Он скорее напоминает смесь грязно-серого желе (которое достаточно хорошо режется) с оладьями. Когда мозг Лили вынут и взвесят, он будет подрагивать на нержавеющей поверхности тарелки весов. Если взять его в руки, он растечется в ладонях, как что-то вроде полужидкого пудинга на патоке. Если его уронить, он брызнет во все стороны. А пуля продолжает свой путь. Вакуум в полости черепа искажает, удлиняет, меняет форму таламуса Лили. (Отныне никто уже не скажет, что у Лили ветер в голове.) Гипоталамус, этот гиппопотам, засевший глубоко в болоте сознания, также разрушается. Шишковидное тело получает незначительные повреждения.
Различают
Однако после того, как пуля № 2 входит в черепную полость Лили, она порождает довольно необычное явление — так называемую эмболию, закупорку кровеносного сосуда. Отскочив от внутренней стенки черепа, она попадает прямо в правый прямой синус. Далее по венозной системе она проходит в яремную вену, а затем через правое предсердие и желудочек в легочную артерию. В конце концов пуля застревает в крупном ответвлении левой легочной артерии.
Все это происходит в течение примерно первых двадцати минут после выстрела, пока сердце Лили еще качает кровь.
Во время вскрытия патологоанатомы потратят больше четырех часов на то, чтобы найти эту вторую пулю.
В первый момент, когда голова Лили лопнула изнутри, случившееся показалось мне настолько экстравагантным и похожим на розыгрыш (из тех, что обычно устраивают на вечеринках), что, как бы невероятно это ни звучало, я подумал, что вот сейчас все закрутится в обратном порядке, как в кино, — ее череп закроется и снова обретет целостность. Я просто не мог поверить в то, что происходило на моих глазах. Поэтому я и начал хихикать.
Пуля № 2 причинила столько повреждений, что этого было достаточно, чтобы мозг Лили можно было считать погибшим буквально в первые секунды после поражения. Но я был убежден, пока смотрел на нее со своего места напротив, что ее взгляд был направлен мне прямо в глаза.
Я так и не мог понять, что происходило в ее сознании, в ее мозгу, о чем он мог думать, когда этот второй выстрел вскрыл ей череп и выкрасил все вокруг в красный цвет.
Мне кажется, что в сознании Лили оставалось достаточно когнитивной энергии, чтобы увидеть меня, узнать, выделить мне место в ее эмоциональном прошлом (или ее уходящей жизни) и зафиксировать, что я делал, каким было выражение моего лица. Но это все равно не объясняет, почему она трижды назвала кого-то ублюдкам.
16
За первые две недели после выписки я успел втянуться в своего рода рутину: весь день я проводил дома, распределяя время поровну между чтением (книги по анатомии, огнестрельному оружию, судмедэкспертизе) и самыми жестокими компьютерными играми. В больнице мне не разрешали играть в некоторые игры, особенно если в них фигурировало огнестрельное оружие и проливалась кровь. Вернувшись домой, я провел много счастливых часов в кишащей зомби канализации «Резидент ивл 2». Я как раз расправлялся с особенно живучим биомутантом, когда зазвонил телефон. Я не снял трубку, как обычно. Моя власть над внешним миром сводилась исключительно к отсеву звонков. Я не отвечал даже на звонки друзей, интересовавшихся, как у меня дела.
Заработал автоответчик и воспроизвел мое исходящее сообщение. Запись была цифровой, поэтому мой голос звучал так, будто я тону. В каком-то смысле так оно и было — эта запись была сделана еще до всего происшедшего со мной и Лили. Голос на автоответчике принадлежал одинокому Конраду, который лишь два дня назад переехал в однокомнатную квартирку, потому что его бросила Любимая Женщина. Когда я записывал на свой новый автоответчик брошенного мужчины новое исходящее сообщение брошенного мужчины, это был один из самых тяжелых моментов в моей жизни после разрыва с Лили. Мне потребовалось дважды прослушать «Мьюзик» Карола Кинга, прежде чем я смог налить себе чаю. (Калифорнийский звук всегда действовал на меня терапевтически после разрыва с женщинами — наверное, это был ранний симптом моей будущей зависимости от Больничного радио.) Мое исходящее сообщение закончилось. После шести с половиной резких гудков я услышал: