Экскалибур
Шрифт:
Туман густел — а Талиесин все пел и пел. И даже если мир этот простоит под властью еще тысячи королей, не верю, что людям суждено снова услышать песни столь дивные. А белая пелена мало-помалу заволакивала холм, и костры тонули и меркли в смутном мареве, а песни заполняли темноту, словно призрачные отголоски мелодий из земли мертвых.
Но вот песни оборвались, и я уже ничего больше не слышал, только певучий перебор струн в темноте. И мнилось мне, что звучит мелодия все ближе и ближе к нашей хижине — и к стражникам, что, усевшись на влажной траве, внимали музыке.
А пение арфы и впрямь
— Я принес вам меда, отведайте, — предложил он караульным.
Бард достал из мешка закупоренную флягу и протянул ее одному из часовых, и, пока те передавали флягу из рук в руки, Талиесин пел им. Пел он самую нежную из всех песен той напоенной мелодиями ночи — пел колыбельную, что убаюкала бы и неспокойный мир: диво ли, что стража и впрямь заснула? Один за другим копейщики заваливались набок, а Талиесин все пел и пел, зачаровывая всю крепость из конца в конец, и лишь когда послышался храп, бард умолк и убрал руку с арфы.
— Думается, лорд Дерфель, теперь ты можешь выйти, — проговорил он безмятежно.
— Меня не забудьте, меня! — воскликнул Сэнсам и, оттолкнув меня, первым протиснулся в дверной проем.
Завидев меня, Талиесин улыбнулся.
— Мерлин велел мне спасти тебя, господин, — сказал он, — хотя ты, возможно, не поблагодаришь его за это.
— Еще как поблагодарю, — возразил я.
— Пойдемте скорее! — заскулил Сэнсам. — Некогда тут разговоры разговаривать. Быстрее! В путь!
— Да погоди ты, нытик несчастный, — оборвал я его, наклонился и забрал копье у одного из спящих стражников. — Что за чары ты на них наложил? — полюбопытствовал я у барда.
— Чтобы усыпить пьяных, чары не нужны, — отвечал он, — а караульных я опоил настойкой мандрагорова корня.
— Подождите меня здесь, — велел я.
— Дерфель! Нам надо торопиться! — встревоженно зашипел Сэнсам.
— Подождешь, епископ, не развалишься, — фыркнул я, скользнул в туман и направился туда, где смутно просматривалось зарево самых больших костров. Костры эти горели в недостроенной церкви, что представляла собою всего-то навсего несколько фрагментов недостроенных бревенчатых стен с глубокими зазорами между стволами. Внутри тут и там вповалку лежали спящие; кое-кто просыпался и сонно озирался по сторонам, точно сбрасывая с себя чары. Промеж спящих бродили псы, вынюхивая съестное, и ненароком будили все новых воинов. Меня, впрочем, никто не узнавал. Для этих людей я был всего лишь одним из копейщиков, расхаживающих в ночи.
Амхара я обнаружил у костра. Он спал с открытым ртом — так он и умер. Я ткнул копьем ему в рот, дождался, чтобы спящий открыл глаза и душа его узнала меня, и тогда, убедившись, что Амхар понял, кто перед ним, я надавил на копье, и проткнул ему шею и позвоночник, и пригвоздил его к земле. Амхар дернулся и затих; последнее, что душа его видела на земле, было моей улыбкой. Я нагнулся, снял с его пояса сплетенную из бороды веревку, отстегнул Хьюэлбейн и вышел из церкви. Мне хотелось поискать Мордреда и Лохольта, но к тому времени проснулись слишком многие, и кто-то меня окликнул, спрашивая, кто я такой; так что я поспешил уйти в туманный полумрак и быстро зашагал вверх по холму туда, где дожидались Талиесин
— Уходить пора! — заныл Сэнсам.
— Я оставил уздечки под крепостной стеной, господин, — сообщил Талиесин.
— Обо всем-то ты позаботился, — восхитился я. Я замешкался только для того, чтобы бросить остатки моей бороды в костерок, согревавший моих стражей; убедившись, что последняя прядь сгорела дотла, я последовал за Талиесином к северным укреплениям. Он отыскал в тени две уздечки, мы вскарабкались на помост для упражнений и там, под покровом тумана, незамеченными перебрались через стену и спрыгнули наземь. Пелена белесого марева обрывалась на полпути вниз, и мы заторопились в луга, куда отводили на ночь большинство Мордредовых лошадей. Талиесин разбудил двух, ласково погладив их по носу и напев что-то им в уши, и кони спокойно позволили взнуздать себя.
— Ты без седла обойдешься, господин? — спросил он.
— Нынче ночью я и без коня обойдусь в случае чего.
— А как же я? — воззвал Сэнсам, едва я взгромоздился верхом.
Я глянул на него сверху вниз. Меня мучило искушение оставить его на лугу: всю свою жизнь епископ был вероломным предателем, и продлевать его бытие я отнюдь не стремился. Однако в ту ночь Сэнсам мог оказаться нам полезен, так что я нагнулся и втянул его на коня позади себя.
— Стоило бы бросить тебя здесь, епископ, — промолвил я, пока он устраивался поудобнее. Сэнсам ничего не ответил, лишь покрепче обхватил меня за пояс. Талиесин повел вторую лошадь к калитке.
— Мерлин рассказал тебе, что делать дальше? — спросил я барда, посылая коня в открытый проем.
— Нет, господин, но мудрость подсказывает, что надо ехать к побережью и там отыскать лодку. И стоит поторопиться, господин. Очень скоро Мордредовы люди проснутся, а как только обнаружат, что ты исчез, вышлют погоню. — И Талиесин, воспользовавшись калиткой в качестве опоры, взобрался на лошадь.
— Что же нам делать? — запаниковал Сэнсам, судорожно вцепляясь в меня.
— Как насчет убить тебя? — предположил я. — Так мы с Талиесином поскачем куда быстрее.
— Нет, господин, нет! Пожалуйста, не надо! Талиесин глянул вверх, на затянутые туманом звезды.
— Поскачем на запад? — предложил он.
— Я знаю, куда нам податься, — объявил я и направил коня к тропе, уводящей в Линдинис.
— Куда же? — насторожился Сэнсам.
— Повидаться с твоей супругой, епископ, — отозвался я, — с твоей ненаглядной супругой. — Моргана оставалась нашей последней надеждой: вот поэтому я и сохранил жизнь Сэнсаму той ночью. Мне она, скорее всего, помогать не стала бы, Талиесину плюнула бы в лицо — а ради Сэнсама она горы свернет.
И мы поскакали в Инис Видрин.
Моргану мы разбудили, так что к дверям она вышла в прескверном настроении или, скажем так, в худшем, нежели обычно. Меня она без бороды не узнала, а мужа не заметила: измученный скачкой епископ плелся позади нас; зато разглядела Талиесина — друида, дерзнувшего вторгнуться в священные пределы ее обители.
— Грешник! — завизжала она. Даже полусонная, браниться Моргана была горазда. — Осквернитель! Идолопоклонник! Именем Господа Бога и его благословенной Матери приказываю тебе: убирайся прочь!