Экскалибур
Шрифт:
Все утро я наблюдал, как саксонские воины строятся среди зеленой пшеницы, как их маги выплясывают вдоль боевых рядов, а вожди разглагольствуют перед копейщиками. Передний ряд саксонского строя держался неплохо: то были закаленные в боях воины, принесшие клятву своим лордам, но прочие собравшиеся, надо думать, были под стать нашему ополчению (по-саксонски — фирд ) и постоянно разбредались в разные стороны. Одни ушли к реке, другие вернулись в лагеря. Мы наблюдали за происходящим с вершины холма: ну ни дать ни взять пастухи сгоняют бесчисленное стадо — едва удавалось построить одну часть армии, как в другой воцарялся беспорядок, и все начиналось сначала. И все это время грохотали, не умолкая, саксонские барабаны. Барабаны
Борс попросил, чтобы ему и его людям отвели место в центре щитового строя; я согласился. Я надеялся, умрет он быстро, под ударом топора или копья, ибо если перебежчика захватят живым, смерть его будет долгой и мучительной. Он и его люди очистили щиты от гербов до некрашеной древесины и теперь воздавали должное меду. Я их не осуждал. Исса оставался трезв.
— Они захлестнут нас, господин, — встревоженно проговорил он.
— Да, — согласился я, жалея, что ничего более осмысленного сказать не могу. Признаться, при виде вражеских приготовлений у меня опустились руки: я понятия не имел, что с атакой делать. Я ничуть не сомневался, что мои люди способны выстоять против лучших саксонских копейщиков, но воинов у меня едва хватало на щитовую стену в сотню шагов, а саксы двинутся на нас строем в три раза длиннее. Мы будем сражаться в центре, мы зарубим немало врагов, но неприятель обойдет нас с флангов, захватит вершину и перебьет нас сзади.
Исса поморщился. Его украшенный волчьим хвостом шлем когда-то принадлежал мне; впоследствии Исса украсил его узором из серебряных звезд. Его беременная жена Скарах отыскала у источника вербену, а Исса закрепил пучок на шлеме — в надежде, что талисман убережет его от вреда. Он предложил веточку и мне, но я отказался.
— Оставь себе.
— Что будем делать, господин? — спросил он.
— Сбежать не удастся, — промолвил я. Я уже подумывал о том, чтобы отчаянно прорываться на север, но за северной седловиной ждали саксы, и нам пришлось бы пробиваться вверх по откосу прямо на их копья. Шанс у нас невелик, куда вероятнее, что на седловине мы окажемся зажаты между двумя армиями, занявшими на склонах позицию несравненно более выигрышную. — Придется разбить их прямо здесь, — объявил я с деланной бодростью, про себя зная: разбить их нам вообще не под силу. Я мог бы справиться с четырьмя сотнями, может, даже с шестью, но не с тысячей воинов, что ныне готовились к атаке у подножия склона.
— Будь у нас друид… — вздохнул Исса, и фраза повисла в воздухе.
Я отлично понимал, что его гнетет: негоже идти в битву без молитв. Христиане нашего отряда молились, простирая руки: подражали своему Богу в смерти; эти загодя заверили меня, что в посредничестве священника не нуждаются. А вот мы, язычники, предпочли бы, чтобы перед битвой на врагов градом обрушились друидические проклятия. Но друида у нас не было, а отсутствие друида не только лишало нас магической поддержки, но и наводило на мысль, что отныне и впредь нам придется сражаться без помощи наших богов, ибо боги в негодовании покинули нас после святотатства на Май Дуне.
Я призвал Пирлига и приказал ему проклясть врагов. Он побледнел как полотно.
— Но, господин, я же бард, а не друид, — запротестовал он.
— Ты же прошел друидическое обучение — хотя бы самое начало?
— Как и все барды, господин, но в таинствах меня не наставляли.
— Саксам про то неведомо, — отрезал я. — Ступай вниз по холму, попрыгай на одной ноге и прокляни их вонючие души великим
Пирлиг расстарался как мог, хотя с равновесием у него было неважно, и, как мне показалось, в проклятиях его звучало больше страха, чем исступленной злобы. Завидев Пирлига, саксы выслали шестерых своих колдунов с ответным ударом. Голые колдуны с вплетенными в волосы амулетами — нечесаные космы, вымазанные навозом, торчали во все стороны нелепыми шипами — вскарабкались на склон и принялись плеваться в Пирлига и клясть его на все лады, а тот, едва заметив их приближение, опасливо попятился назад. Один из чародеев, размахивая человечьей бедренной костью, погнал беднягу Пирлига вверх по склону и, радуясь явному ужасу нашего барда, задергался всем телом в непристойной позе. Вражеские колдуны подбирались все ближе, их визгливые голоса перекрывали глухой барабанный рокот в долине. Гвиневера подошла ко мне и встала рядом.
— Что они говорят?
— Они творят заклинания, госпожа, — объяснил я. — Молят своих богов вселить в нас страх, дабы ноги наши обратились в воду. — Я послушал еще. — Просят, чтобы глаза наши ослепли, копья сломались, а мечи затупились. — Колдун с бедренной костью в руке завидел Гвиневеру, повернулся к ней и изрыгнул оскорбительный поток непристойностей.
— А что он теперь говорит? — не отступалась Гвиневера.
— Лучше тебе не знать, госпожа.
— А я хочу, Дерфель, хочу знать, и все тут.
— А я не скажу.
Гвиневера расхохоталась. Колдун был уже в каких-нибудь тридцати шагах от нас: он дернулся, наставил на нее покрытый татуировкой уд, затряс головой, закатил глаза, завопил, что она-де — ведьма проклятая, посулил, что чрево ее пересохнет и покроется струпьями, а груди нальются горькой желчью. Тут у самого моего уха раздался резкий, звенящий звук, и колдун разом умолк. Глотку ему заткнула стрела: острие аккуратно прошило шею и загривок, а оперенное древко застряло под подбородком. Чародей вылупился на Гвиневеру, забулькал, выронил кость. Схватился за стрелу, по-прежнему не сводя с Гвиневеры глаз, по телу его прошла крупная дрожь — и он рухнул наземь.
— Убивать вражеских колдунов считается дурной приметой, — мягко пожурил я.
— Только не теперь, — мстительно прошипела Гвиневера. — Только не теперь. — Она достала из колчана новую стрелу и вложила ее в тетиву, но остальные пятеро колдунов, памятуя, что за участь постигла их собрата, уже удирали вприпрыжку вниз по склону, за пределы досягаемости. И протестующе вопили на бегу, возмущаясь нашим вероломством. Причем в кои-то веки были правы: я опасался, что из-за гибели мага нападающие преисполнятся холодной ярости. Гвиневера убрала стрелу обратно в колчан.
— А что произойдет теперь? — спросила она.
— Еще минута-другая, и вся эта великая орда двинется вверх по холму, — разъяснил я. — Отсюда уже видно, как они пойдут. — Я указал вниз, на расхлябанный саксонский строй, который по-прежнему пытались выровнять и упорядочить. — Сотня человек в первом ряду и по девять-десять за каждым из них — выталкивать передовых на наши копья. С этой сотней мы бы справились, госпожа, но в нашем строю будет лишь двое-трое на каждого бойца первого ряда, так что сбросить неприятеля с холма мы не сможем. Мы остановим натиск, но ненадолго; две стены щитов сшибутся друг с другом, оттеснить врага вниз по склону мы не сумеем, а как только саксы поймут, что все наши копейщики задействованы в сражении, воины задних рядов обойдут нас с флангов и ударят в тыл.
Зеленые Гвиневерины глаза неотрывно глядели на меня — внимательные, чуть насмешливые. Никакая другая женщина на моей памяти не выдерживала моего взгляда, а вот я лицом к лицу с ней всегда чувствовал себя неуютно. Гвиневера обладала особым даром выставить мужчину круглым дураком, хотя в тот день, под грохот саксонских барабанов, пока громадное воинство собиралось с духом для броска навстречу нашим копьям, она искренне желала мне успеха.
— Ты хочешь сказать, мы проиграли? — беспечно осведомилась она.