Эксклюзивный грех
Шрифт:
– Это будет очерк. Большой, прочувственный очерк, – ответила Надя. Эту формулировку она недавно слышала от Димы. Авось сгодится – хорошо бы только профессор не заметил ее замешательства.
– Сколько вам нужно времени для интервью? – продолжал пытать Резин.
Дима говорил ей, что интервью обычно занимает минут сорок. “Но тебе. Надежда, и полчаса хватит. Нет ничего хуже, когда сидишь и не знаешь, о чем спросить. А заготовленные вопросы, скажу по опыту, быстро кончаются”. Надя же, наоборот, боялась, что профессор начнет нести всякую отсебятину и она не сможет переключить его на нужную тему.
– Мне нужен час.
Дмитрий
Полуянов в который раз заглянул в дверную щелку. Увидел гривастого Резина и поникшую Надю рядом. До Димы донесся тихий, басистый гул – профессор рта, кажется, не закрывал. А Надька только кивала. Обычное дело – интервьюируемый заговорил вусмерть журналиста-новичка. “Сколько можно? Прервать их, что ли?!” Дима закурил вторую сигарету и услышал наконец, что на кафедре раздались шаги, к двери приблизились голоса.
– Не забудьте, Надежда Кирилловна, материал мне на визу прислать, – услышал Полуянов строгий басок. А в ответ – лепет Надьки:
– Безусловно, Михаил Дмитриевич. Вы мне дали такую бесценную информацию…
Дима фыркнул. Дверь отворилась, и его взору явилась измученная, бледная Надя. Увидела его – просияла, затопотала каблучками, чуть не бегом подбежала.
– Ой, Дима, это такой кошмар! Так сложно, ты не представляешь! Он мне свою диссертацию пересказывал, и студентов ругал, и президента – что зарплата у ученых маленькая… Наука разваливается!.. Я и слова вставить не могла!
Полуянов постарался скрыть улыбку. Первое интервью, оно у всех одинаковое. Он это уже проходил – пятнадцать лет назад. Твой собеседник говорит, говорит… О себе, о политике, о любимой собаке – а ты, как дурак, киваешь. И мучительно понимаешь, что статьи у тебя не получится… Надьке-то хоть никакой статьи писать не надо.
Дима подхватил девушку под руку, повел прочь от кафедры. Ее кожа казалась раскаленной, пальцы слегка подрагивали в его руке. Перенервничала, бедняга! Дима с удивлением поймал себя на мысли, что он чувствует некоторую братскую нежность по отношению к этой старательной, возбужденной, уставшей девочке… А Надя немедленно принялась оправдываться:
– Представляешь, этот Резин ничего мне про студенческие годы рассказывать не хотел. Даже злился: почему, мол, вас это интересует? Я его про эпидемию спрашиваю, а он так противно улыбнулся и говорит:
"Какие там эпидемии?.. Разве что воспаления хитрости!.."
Надин возбужденный голосок громко звенел под университетскими сводами, и Диме пришлось успокаивающе погладить ее по руке и сказать ласково:
– Тише,
Ее рука дрогнула, обмякла. Дима слегка сжал ее пальцы:
– Мы с тобой – молодцы. Оба. Кстати, сказать, что я узнал? Ту девушку, самоубийцу, звали Леной Коноваловой.
Надя сразу понурилась. Дима поспешно добавил, утешая ее:
– Мне просто повезло больше. Препод, как и твой Резин, – наполовину тухлый. Но я его разговорил… Эпидемий никаких, он говорит, в его время точно не было. Так что, Надежда, извини: твоя версия про бактериологическую войну, кажется, благополучно и бесславно развалилась…
– Нам же лучше, – пробормотала Надя. Безусловно, она расстроилась: и узнала у своего Резина мало, и версия ее лопнула.
– А еще мой доцент, – продолжил Дима, – дал мне шикарную наводку. У нас в три часа новая встреча.
Надя не удержалась – облегченно вздохнула. Он ясно сказал: “у нас”. Значит, слава создателю, кажется, больше у нее в одиночку никаких интервью не будет.
Графу “редакция” можно было вычеркивать.
Там действительно никто ничего не знал. В “Молодежных вестях” ответили одинаково: и “директору Института питания, Полуянов брал у меня интервью, где гранки?”. И “старому другу, я на два дня в Москве, Полуянов мне очень нужен”. Ответы оказались идентичными. Они подтверждали первоначальную версию. А она означала самое неприятное. А именно: Полуянов, похоже, идет по следу. Ответы, данные Седову в редакции, были просты: “Он в Санкт-Петербурге”. На дальнейшие расспросы следовали пояснения: “Где Полуянов будет конкретно, он не сообщал. Звоните ему на мобильный, у него в Питере роуминг”.
Однако сотовый телефон Полуянова не отвечал. Воспользовались услугами Связиста. Тот сообщил: мобильный телефон Полуянова отключен, батарея снята, разряжена. Местонахождение аппарата определить невозможно. Кажется, журналист – тертый калач. Подстраховался. Или это случайность ?
"Ближний круг” журналиста также молчал. Связист прослушивал аппараты троих коллег, двух близких и двух неблизких друзей, пятерых девушек, пары соседей… Ничего.
Седов дал указание расширить круг “возможных контактеров”. С завтрашнего дня к прослушке подключат еще семерых знакомых Полуянова.
Был и еще один вопрос. Хотя в редакции и говорили, что журналист отправился в Санкт-Петербург, – билетов ни на поезд, ни на самолет он не приобретал. Еще раз, на всякий случай, проверили билетные кассы. Расширили сферу запроса. Теперь, когда исключили поезд и самолет из Москвы, уточнялось, не приобретал ли гражданин Полуянов билетов в ближайших к столице городах: в Туле, Твери, Истре, Егорьевске, Красногорске и других. Оставалась вероятность, что журналист добрался до Санкт-Петербурга, воспользовавшись по доверенности автомобилем кого-то из знакомых (его личный “ВАЗ-21063” по-прежнему оставался припаркованным близ метро “Автозаводская”). Имелась также возможность, что Полуянов доехал до Питера благодаря услугам нечистоплотных проводников Октябрьской железной дороги. Слишком много дыр нынче у столицы, слишком много способов беспрепятственно выскользнуть из нее…