Экспансия - 1

Семенов Юлиан

– Сеньора живет одна, - ответила служанка, - проходите, пожалуйста.

Они вошли в гостиную; Харрис поднялся, молча кивнул, еще раз посмотрел на Штирлица, нахмурился, силясь вспомнить что-то, поинтересовался:

– Мы не могли с вами где-то встречаться ранее?

Штирлиц пожал плечами:

– Мы встречались последний раз здесь, у Клаудии, накануне моего отъезда...

– Вы - немец?

– Увы.

– Это вы снимали у нее квартиру?

– Именно.

– Вас зовут...

Штирлиц не мог вспомнить, под

каким именем его знал Харрис - то ли Эстилиц, как его называли испанцы, то ли Макс, поэтому поторопился напомнить:

– Макс Бользен. Забыли?

– Здравствуйте, Макс! Я - Харрис, помните меня? Рад вас видеть.

– Действительно рады?
– спросил Штирлиц.
– Значит, ваша позиция изменилась с тех пор? Вы так часто говорили о необходимости истребления всех фашистов в Европе...

Харрис улыбнулся:

– Фашизм и интеллигентность не сопрягаются, а вы, несмотря на то что были немцем из Берлина, казались мне интеллигентом. Давно здесь?

Пол не дал ответить Штирлицу:

– Давно, - сказал он.
– Мистер Бользен давно живет в Испании. Я - Пол Роумэн из Нью-Йорка.

– А я - Роберт Спенсер Харрис из Лондона, очень приятно познакомиться, мистер Роумэн. Вы - бизнесмен?

– Значительно хуже. Государственный служащий. А вы?

– Еще хуже. Я - журналист.

– Семья Харрис из <Бэлл> не имеет к вам никакого отношения?
– спросил Пол.

– Весьма отдаленное, - заметил Штирлиц, потому что знал - из картотеки, которую вело здешнее подразделение Шелленберга на всех иностранцев, аккредитованных при штабе Франко, - что Роберт Харрис был прямым наследником капиталов концерна <Бэлл>.

Харрис мельком глянул на Штирлица, тень улыбки промелькнула на его бледном, с желтизною, лице; закурив, он ответил Полу:

– Если бы я имел отношение к концерну <Бэлл>, то, видимо, сидел бы в сумасшедшем Сити, а не здесь, в расслабляюще-тихом доме очаровательной Клаудии. Вы давно не видели ее, Макс?

– С тридцать восьмого.

– А я с тридцать девятого.

– Переписывались?

– До начала войны - да, а потом все закружилось, завертелось, не до писем... Надо было воевать против вас, воевать, чтобы поставить вас на колени... Как ваш бизнес?

Штирлиц снимал у Клаудии квартиру по л е г е н д е, он <представлял> интересы Круппа, контакты с резидентурой СД пытался скрывать, но Испания совершенно особая страна, здесь м о ж н о очень многое, но вот скрыть что-либо - совершенно нельзя.

– Моего бизнеса нет в помине, Роберт. Вот мои новые боссы, - Штирлиц кивнул на Пола.

Роумэн достал из кармана визитную карточку, протянул Харрису; тот внимательно прочитал ее, кивнул, многозначительно подняв брови, и вручил Штирлицу и Полу свои карточки, записав предварительно на каждой телефон в мадридском отеле <Филипе кватро>.

– Смешно, - заметил Харрис, снова усевшись в свое кресло. Влюбленные встречаются в доме прекрасной испанки и не чувствуют в себе острой

потребности схватиться на шпагах.

– Откуда вы знаете, что я был влюблен в Клаудиа?
– спросил Штирлиц, Это была моя тайна.

– Но не Клаудии, - Харрис усмехнулся.
– Ее комната завешана вашими картинами. Ничего, кроме картин Макса, - пояснил он Роумэну.
– Хорошенькая тайна, а? Да еще ваши фотографии... Вы здорово изменились... Что-то, помнится, у вас тогда была другая фамилия... Вы сказали <Бользен>... Разве вы Бользен?

– В Максе вы не сомневаетесь?

– В Максе совершенно не сомневаюсь.

– А то, что я теперь сотрудник ИТТ, который нежно любит британскую <Бэлл>, вам подтвердит мой друг, - в о т к н у л Штирлиц, точно просчитывавший каждый поворот разговора, особенно после того, как Харриса зациклило на его фамилии.
– Верно, Пол?

– Верно.

– Дайте перо, Роберт, я запишу вам мой телефон и домашний адрес, приходите в гости, вспомним былое, - сказал Штирлиц, понимая, что такой ф и н т угоден американцу, наладит прослушивание их разговора в квартире; это даст люфт во времени, а он крайне нужен Штирлицу этот временной люфт, нет ничего важнее тайм-аута, когда силы на исходе и стратегия твоей игры разгадана.

Пол закурил, хрустко потянулся, что вызвало известное недоумение Харриса, - он славился утонченностью манер; в свое время СД довольно долго присматривалось к нему именно в этом плане, не гомосексуалист ли; у Шелленберга был довольно крепкий сектор, занимавшийся ими, - до той поры, правда, пока Гиммлер не санкционировал расстрел своего племянника, уличенного в этом грехе; сектор потихоньку расскассировали, да и выходы на заграницу резко сократились, тотальная война, не до жиру, быть бы живу.

– Слушайте, джентльмены, не знаю, как вы, а я просидел за рулем шесть часов, голова разваливается, - сказал Роумэн.
– Как бы насчет кофе?

– Тут за углом есть прекрасное место, - откликнулся Штирлиц. Хозяина, кажется, звали Дионисио.

– Его посадили, - сказал Харрис.
– Он рассказал смешной анекдот про каудильо, и его отправили в концентрационный лагерь. Я был там полчаса назад.

– А его сын?

– Мне было неудобно расспрашивать, вы же знаете, теперь здесь все доносят друг на друга, страшная подозрительность, испанцев трудно узнать...

Пол хмыкнул:

– Трудно им будет, беднягам, когда кто-нибудь шлепнет их Гитлера.

– Его не шлепнут, - возразил Штирлиц.
– Великого каудильо, отца нации, охраняют как зеницу ока. Эту охрану ему наладил СС бригаденфюрер Ратенхубер, а он знал свою работу, лично отвечал за безопасность Гитлера, а это не шутки.

– Какова его судьба?
– поинтересовался Харрис.
– Ему воздали должное?

Пол усмехнулся:

– Как понимать ваш вопрос? Вас интересует, чем его наградили? Нашей медалью <За заслуги>? Или сделали кавалером вашего ордена Бани?