Экспансия - 3

Семенов Юлиан

Л и б е н ф е л с.
– В Вене.

В о п р о с.
– Когда?

Л и б е н ф е л с.
– В начале века... Мы с ним были политическими противниками...

В о п р о с.
– В чем это выражалось?

Л и б е н ф е л с.
– В том, что он отвергал мою теорию <черных сил> и утверждал, что славяне и негры - не наша забота. Прежде всего арийцы должны расправляться с евреями... Их ведь тогда было достаточно много в Вене... Нас часто задирали в контролируемых ими газетах, высмеивали; разве такое проходит бесследно? И потом Лист писал, что будущее человечества решит лишь война, поэтому нацию арийцев надо готовить к ней постоянно. А я никогда не считал войну необходимой... К тому же в нем было слишком много бунтарства... Он вообще призывал сместить все границы и религии, провозгласив вместо этого культ германской земли...

В о п р о с.
– А в чем еще вы видите различие между вашими концепциями?

Л и б е н ф е л с.
– Да во всем! Не я, а он придумал название <рейх>

и <гауляйтер>! Не я, а он стоял на том, что другому, мол, немцы не станут подчиняться, нужны страх и воля, необходимо появление фюрера с железной рукой. Не я, а он провозгласил необходимость создания <Закона о расе>... Не я, а он предложил, чтоб каждый хозяин дома имел свидетельство о <чистоте крови> и предъявлял его по первому требованию. Не я, а он требовал, чтобы все нации, кроме арийцев, были лишены права гражданства в новом рейхе... Если уж у кого Гитлер и передрал все, от начала и до конца, так это у Листа... Он даже своим СС повесил руны в петлицы, а это тоже предлагал Лист: <Руны есть символ защиты германского духа, руны разобьют конструкцию звезды Давида, руны энергичнее, страшнее...> Нет, нет, я лишь пользовался правом на свободу мысли и слова, а вот Лист и Фритч писали за этого мальчишку программу будущего рейха, он же сам ничего не выдумал, взял все готовенькое.

В о п р о с.
– <Мальчишка>– это Гитлер?

Л и б е н ф е л с.
– А кто же еще?!

В о п р о с.
– Теодор Фритч был знаком с Листом?

Л и б е н ф е л с.
– А как же?! И с Гитлером тоже... Это ведь он выпустил <Настольную книгу по еврейскому вопросу>... Ничего своего набрал цитат из Тацита, Эразма, Лютера, Вольтера... Даже еврея Канта использовал, шельмец... Из Бисмарка, конечно, Шопенгауэра, Фихте, Вагнера... Он начал с чего? С того, что происходит е в р е и з а ц и я музыки и поэзии... Он, знаете ли, подсчитал - с помощью Листа, - что хотя евреи и составляют один процент населения, но тридцать восемь процентов поэтов, пишущих по-немецки, прокля... евреи... Фритч боялся, что именно евреи станут дирижерами, композиторами, певцами; провел большое исследование по этому вопросу... Он доказывал, что еврей не может понять дух арийцев, его цель - разложить германскую нацию изнутри, постепенно... Между прочим, он предупреждал и о другой опасности: евреи лезут в медицину, особенно в педиатрию... Это, считал он, неспроста... Музыканты разлагают душу, а врачи травят арийское тело вредными лекарствами... Вот уж у кого Гитлер взял все - от начала до конца! Ни один музыкант или врач в рейхе - если имел шестнадцатую долю еврейской крови - не имел права практиковать... Разве я к этому призывал?! Пусть бы славяне, негры там разные с евреями имели свои театры, оркестры, свои книги, только пусть не лезут в нашу арийскую общность... Я всегда проповедовал терпимость... Ассимиляция убивает тех же славян с евреями, я и о них думал, они становятся полуарийцами, полунедочеловеками, жаль несчастных, ни тот, ни другой берег их не принимает, стреляют по быстрине, тонут бедненькие... Вы говорите, я учитель фю... Гитлера... Нет... Когда умер Теодор Фритч, его Гитлер оплакивал, а Юлиус Штрайхер написал в <Штюрмере>, что этого человека немцам послало провидение... Вы ищите вокруг да около, а не заглядываете в самое существо проблемы... Отчего Гитлер так обожал Вагнера? Оттого, что тот, как и Гитлер, боялся наличия в своей крови еврейских живчиков... Фю... Гитлер боялся, что его бабушка сожительствовала с евреем, разве не знаете об этом? А Вагнер? Ведь до четырнадцати лет он был <Гейером>... А кто такой Людвиг Гейер? Любовник, а затем муж мамочки, обожаемой матери... <А не сын ли я этого самого Гейера?> Вагнер не сразу стал антисемитом... Мне кажется, он им сделался для того, чтобы убедить всех в своем арийстве. Мол, никакого отношения к проклятому <Гейеру> я не имею, они ж евреи, а я антисемит... Все не так просто, господа...

В о п р о с.
– По вашей логике выходит, что, поскольку Гитлер мог быть потомком евреев, значит, в том зверстве, которое он учинил в Германии и оккупированной Европе, опять-таки виноваты евреи?

Л и б е н ф е л с.
– Этого я не говорил! Не приписывайте мне этих слов! После краха я многое переосмыслил... Не евреи виноваты в крахе... Немцы... Сами немцы...

В о п р о с.
– Среди учителей фюрера упомянуто имя <Чемберлен>?

Л и б е н ф е л с.
– Хьюстон Стюарт Чемберлен, англичанин, который женился на дочери Вагнера... Вдова Вагнера, Косима, пригласила Гитлера в Байрейт, еще в двадцать третьем году... Тогда Чемберлен и сказал фю... Гитлеру: <В вас я вижу надежду... Ваши глаза спасут мир арийцев...>

В о п р о с.
– А с Антоном Дрекслером вы встречались?

Л и б е н ф е л с.
– Да.

В о п р о с.
– Где?

Л и б е н ф е л с.
– В Мюнхене. Уже после войны.

В о п р о с.
– Правда ли, что Гитлер заимствовал и у него часть своей расовой теории?

Л и б е н ф е л с.
– Правда... Дрекслер привлек его в свою <немецкую рабочую партию>, хотя теперь говорят, что Гитлера туда отправил Рэм в качестве осведомителя... Испугался названия партии, нет ли связей с Москвой; <рабочая партия>, как-никак

девятнадцатый год... Гитлер вступил в его партию потому, что Дрекслер требовал защиты расы путем к р о в а в о г о уничтожения чужих... Я про такое никогда не писал, наоборот... А уж если кто и л е п и л Гитлера, так это Дитрих Эккард, поэт и переводчик, он <Пер Гюнта> на немецкий переложил... Это он в двадцать четвертом выпустил книгу: <Большевизм - от Моисея до Ленина. Мой диалоги с Адольфом Гитлером>... Но Эккард только лепил Гитлера, глина уже обрела ф о р м у. Лист и Фритч сделали свое дело, не я... В основном Эккард помог Гитлеру переписать <Протоколы мудрецов>... Там ведь что говорилось? Мир, мол, не может жить без абсолютного деспотизма... Вся политическая власть на земле должна перейти в руки демонического вождя... Мнение обывателей надо конструировать с помощью хорошо скалькулированного террора... Каждый, кто нам противится, должен быть арестован, а собственность его конфискована... Гражданские права следует давать только тем, кто следует за новым демоном... Постепенно вождя-демона следует делать богом, чтобы разрушить прежние религии...

В о п р о с.
– Вы встречались с Сергеем Александровичем Нилусом, который передал вам в Вене <Протоколы мудрецов>, напечатанные в императорской типографии Царского Села в девятьсот пятом году?

Л и б е н ф е л с.
– Не помню>.

...Мессерброк вошел в комнату, когда уже начало темнеть:

– Слушай, парень, я тут кое-что нашел и по Мюллеру, и по Линдбергу, только копии я тебе отдам после ответа киношников из Голливуда, о'кей?!

Ужинали у Мессерброка, он снимал две комнаты в немецком доме.

– Тут, Джек, - жаловался он, - ни хрена не поймешь, что происходит... Конечно, красные готовятся к агрессии, спору нет, но нельзя же из-за этого миловать гитлеровцев! Смотрю в газете: <Адвокаты Франца Шлегельбергера требуют освобождения их подзащитного в связи с тяжелым заболеванием...> А знаешь, кто он такой? Заместитель гитлеровского министра юстиции Тирака! Подписывал санкции на повышения... Тирак покончил с собой, знал, что шлепнут, а этот, видишь ли ты, <заболел>... Тысяч сорок, а то и больше на нем висят... Я как начал смотреть его подписи на смертных приговорах, так даже в глазах потемнело. Выступил, а мне советуют: <Тише, не надо скандалов>... Или Лауц... Он был прокурором на процессе по делу двадцатого июля, требовал в з д е р н у т ь всех обвиняемых. Когда их вздернули на рояльных струнах, - лицо Мессерброка сморщилось, как от боли, - так он на фоне трупов сфотографировался! В форме и при орденах... Адвокаты бомбардируют наших: <Он выполнял приказ, требуем пересмотра дела!> А ведь всего десять лет получил, хотя наши юристы доказали его вину в четырехстах смертных приговорах... Это только те, которые нашли... А сколько еще найдем?! А знаешь, что такое <качели Богера>?

– Откуда же мне?
– ответил Джек Эр.
– Что-то зябко делается от того, что ты рассказываешь...

– Зябко? Так трясись... Я вон трясусь, не скрываю... В Освенциме Богер был начальником политического отдела, представлял гестапо... Вот послушай, что показывал его подчиненный, тоже, кстати, эсэсовец, Перри Броад: <Два стола стояли в метре друг от друга. Жертва должна была сесть между ними на пол, согнуть колени и сложить на них руки. Руки прикрепляли наручниками к ногам. Между коленями и локтями просовывали толстую железную штангу, клали ее обоими концами на столы, так что жертва беспомощно повисала головой вниз. Затем заключенного начинали избивать толстым кнутом из воловьей кожи по заду и голым пяткам. Удары были такими сильными, что жертва каждый раз совершала почти полный оборот вокруг штанги. И после каждого такого оборота следовал новый сильнейший удар. Когда вопли истязуемого становились слишком громкими, ему на лицо надевали противогаз, раздавались только сдавленные стоны. Время от времени противогаз снимали и спрашивали, сознается ли, наконец, допрашиваемый. Его обвиняли в хранении оружия.

Примерно через пятнадцать минут конвульсивные движения жертвы прекратились. Человек не мог уже отвечать и только слабо качал головой, когда с него сняли противогаз и потребовали сознаться. Тело его стало багрово-красным, и кровь капала на пол. В конце концов голова бессильно свесилась - наступил обморок. Но это никого не смутило. Богер вытащил из кармана бутылочку с едко пахнущей жидкостью и сунул ее узнику под нос. Через несколько минут тот пришел в сознание. Так как его зад был настолько иссечен, что удары вряд ли смогли бы еще вызвать страдания, применена была новая пытка: жертве накапали в нос кипяток. Жгучая боль была, вероятно, неописуемой; на очередной вопрос, который он задал с издевательской самоуверенностью, истязуемый утвердительно кивнул.

Тогда штангу сняли со столов и опустили одним концом на пол. Жертва соскользнула, и штангу вытащили. Только с трудом удалось стащить наручники с распухших, ставших фиолетовыми кистей рук. Заключенный валялся на полу безжизненным телом. Он был не в силах реагировать на окрики и требования встать, подписать у стола свое <признание>. И снова на его бритую голову, на спину посыпались удары воловьего ремня, его стали топтать сапогами. Наконец, он с величайшим трудом приподнялся и непослушными, едва шевелившимися пальцами подписал <показания>.