Экспансия – III
Шрифт:
— Поступок, профессор.
— А именно?
— Вы должны позволить мне позвонить от вас Росарио. Я назовусь рентгенологом. Скажу, что для правильного протезирования нужен повторный осмотр. И вызову его по тому адресу, который известен одному мне.
— Звоните, я-то здесь при чем?
— Притом, что он наверняка не поверит мне. И скажет, что должен перезвонить вам, надо посоветоваться с профессором. А я отвечу ему, что звонить не надо, профессор рядом, передаю трубку… И вы возьмете трубку… И подтвердите, что приезд желателен… Сейчас же… Это все, о чем я вас прошу.
— Зачем вам все это?
— Затем, что я должен поговорить с Росарио лицом к лицу. Он
— А потом?
— А потом я его убью.
— В таком случае, я не имею права лгать ему. Я врач, сеньор… Я не знаю вашего имени…
— «Во многие знания многие печали»… У меня много имен… «Сеньор» — вполне достаточно… Больше я никогда не появлюсь у вас, профессор… Или вы хотите, чтобы я пообещал вам: Росарио останется жить?
Профессор снова заходил по своему кабинету, выпил еще один стакан «мендосы», сел рядом со Штирлицем:
— Кто вы?
— Что вас интересует? Национальность? Имя? Партийная принадлежность? Семейное положение?
— Все.
— Вы убеждены, что я должен отвечать? — Штирлиц поправился: — Я сказал неточно: «полагаете, что мой ответ нужен вам?» Зачем? Я могу сказать только, что во время войны в Испании нелегально работал в тылу франкистов… Та женщина, которую… зверски, нечеловечески, по-животному убил Росарио… была моим другом… Мы жили… Я жил у нее в Бургосе… Я делал все, что мог, в трагичном тридцать седьмом, чтобы помочь… республиканцам… Не моя вина, что победил Франко… Я честен перед своей совестью… Хотя нет, не так… Если бы мы смогли помочь процессу… Если бы за один дружеский стол собрались все республиканцы — коммунисты, анархисты, поумовцы, если бы не было драки между своими, — Франко бы не прошел… Так что я не снимаю с себя вины за случившееся… Каждый может больше того, что делает…
— Вы говорите, как чистый идеалист… И — в то же время — хотите убить больного человека.
— Убеждены, что он человек?
— Так же, как и вы, — во плоти… Обычный человек… Как вы докажете мне, что он франкист?
— О, это не трудно… Он заговорит сразу же, как только мы останемся с ним один на один и он поймет, что его никто не услышит… Он начнет торг… Когда пистолет упирается им в лоб, они все разваливаются. Они, видите ли, очень любят жизнь… Потому что слишком часто видели, как ужасно умирают их жертвы…
— Вы предлагаете мне присутствовать при вашем собеседовании?
— Я готов пригласить вас, когда оно закончится…
— Обещаете оставить его в живых? — настойчиво повторил де Лижжо.
— А вы бы оставили в живых человека, который убил вашего брата?
Де Лижжо снова хрустнул пальцами; какие-то они у него квадратные и маленькие, подумал Штирлиц, у всех врачей особые руки, в них угадывается прозрачность, а этому бы поваром работать, разделывать мясо; не цепляйся к мелочи, сказал он себе, нельзя выводить человека по тому, какие у него пальцы; глаза — да, манера говорить и — особенно — есть — да, человек открывает себя, когда ест; впрочем, злодейство или подлость не выявляются в том, как он грызет кость, скорее — жадность, леность, застенчивость, но не подлость; пожалуй, слово, манера произносить его выявляют подлеца; а еще явственнее понимаешь это, когда наблюдаешь спор мерзавца с другими людьми, характер нигде так не выявляется, как в споре; жестокий и подлый человек страшен, особенно если растет; взобравшись на вершину пирамиды,
— Чем вы докажете мне, что Росарио — франкист? — наконец спросил де Лижжо.
— Я же сказал: тем, что я ознакомлю с его показаниями.
— Я знаю, как стряпают признания. Я не верю этому. Если он убил вашу любимую, передайте его правосудию…
— Вы это серьезно? — Штирлиц увидел рядом ящерку, зелененькую, она была очень близко, он ощутил ее тепло.
— Да, вы правы, — де Лижжо снова заходил по кабинету. — Здесь его в обиду не дадут… Хорошо, — он устало опустился на стул. — Звоните… У меня голова идет кругом… Зачем вы пришли ко мне? Зачем?!
— Чтобы вам не было стыдно самого себя…
— Но я же врач!
— Между прочим, два американских врача присутствовали при казни палачей в Нюрнберге… Они спокойно наблюдали, как Риббентроп падал на колени и целовал сапоги солдат, которые вели его в комнату, где была виселица… Они не ударились в истерику, когда Розенберг впал в прострацию, когда рыдал гауляйтер Франк… Даже виски потом не пили… Наоборот, испытали чувство освобождающего облегчения… Судя по всему, Клаудиа сначала ударила его пером в глаз, а потом, чтобы избежать чего-то самого ужасного, что не в силах перенести женщина, ослепила себя… Я как-то рассказал ей о судьбе моего очень близкого друга… Он попал в беду… Или смерть — или муки, которых не вынести нормальному человеку, потом, когда тебя сломают, ты станешь предателем, ты предашь и себя, и друзей… А ведь это невыносимо, лучше уж решить все разом… Со слепой они не станут работать — нет смысла, время будет упущено… Слепую надо убить, причем поскорее, чтобы никто не слышал криков женщины… Слепой женщины… Она помнила все, что я рассказывал ей, профессор… Это страшно, что я вам говорю, но ведь у меня сердце постоянно рвет болью, мне некому открыть себя, некому, понимаете?!
— Звоните, — сказал де Лижжо. — Знаете номер?
Штирлиц кивнул, набрал номер Росарио, представился доктором Антонио Пла Фонтом; попросили обождать; Росарио проворковал в трубку:
— Добрый вечер, сеньор Пла Фонт, здесь Росарио, слушаю вас.
— Добрый вечер, сеньор Росарио, я просмотрел еще раз ваши рентгеновские снимки, боюсь, вам придется подъехать ко мне, через полчаса я вас жду, завтра я начинаю работу с протезом, доля миллиметра решает все, я хочу посмотреть вас, не откладывая.
— Да, но сейчас достаточно поздно… И потом я должен посоветоваться с профессором де Лижжо… Оставьте ваш телефон, я перезвоню.
— Профессор рядом… Мы вместе мудрим над вашим глазом… Он не должен отличаться от живого…
Штирлиц протянул трубку де Лижжо; тот заметно побледнел, сделал шаг назад, губы сжались в узкую, несколько истеричную щель — вот-вот закричит. Штирлиц тряхнул трубкой: «Ну же, профессор!» Тот взял ее трясущейся рукой:
— Добрый вечер, Росарио… Если вы не очень устали, подъезжайте… Пла Фонт продиктует вам адрес…
И, не дослушав ответа пациента, вернул трубку Штирлицу, побледнев еще больше.
(Два дня Штирлиц — с утра и до ночи — ездил по городу, поставив перед собой две задачи: во-первых, найти квартиру в новом доме, еще не заселенном до конца, арендовать ее; во-вторых, найти такой дом, где у входа уже укреплена вывеска практикующего врача, который бы при этом еще окончательно не переехал в свой врачебный кабинет; телефон, который он назовет, не внесен еще в справочник, перепроверить нельзя, однако Росарио успокоит и то, что с ним говорил де Лижжо, да и вывеска медика у входа.)