Экспедиционный корпус
Шрифт:
Кто-то на левом фланге переставил ногу, снег захрустел. Ротный злобно крикнул;
– Смирно! Какая там сволочь ворочается?
У людей стыли ноги, замерзали руки. Раздраженные мы ждали команду «вольно, оправиться». Но офицеры продолжали разговаривать, курили и, согреваясь, подпрыгивали на месте.
Смирнов наблюдал за нами и при каждом услышанном звуке или замеченном движении густой матерщиной восстанавливал нарушенный порядок.
Ветер становился нестерпимым. У некоторых из нас появились на щеках и ушах белые
Ротный бросился к нам с командой «смирно». Мы продолжали свое. Тогда Смирнов пустил в ход кулаки и наконец, не помня себя, выхватил из ножен шашку.
Мы рассыпались в разные стороны. Смирнов подобрал левой рукой полы шинели и гонялся по полю, преследуя то одного, то другого солдата.
Вдруг он сделал прыжок и со всего размаха ударил шашкой рядового Колесникова. Тот со стоном упал в снег. Мы кинулись к товарищу.
Смирнов стоял молча и, сняв папаху, вытирал с лица пот. Глаза его бессмысленно блуждали. Спустя минуту, он повернулся и, не сказав ни слова, пошел по сугробам к городу.
Двое солдат раздели Колесникова и перевязали рану.
Прапорщик Борисевич тотчас же построил роту и повел в казарму.
Долго среди солдат шли разговоры о том, что будет ротному командиру за ранение Колесникова. Со дня на день мы ждали, что его отстранят от командования ротой. Но приказа так и не дождались.
Колесников поправился и вместе со всеми уехал на фронт.
2
За несколько дней до отправки нашей роты на фронт был получен приказ по 147-му пехотному запасному батальону. Каждой роте предписывалось выделить молодых грамотных солдат в учебную команду. В числе отобранных был и я.
Рога уехала на фронт. Остались кадровики да мы десятеро, назначенные в учебную команду.
Фельдфебель и взводные бездельничали, помногу спали, пьянствовали, Смирнов в роте не появлялся.
В ожидании отправки в команду мы тоже ничего не делали. Только каждый день по утрам подметали казарму, ходили на кухню за обедом для начальства, по субботам мыли пол.
Нам было скучно. Читать, кроме устава, ничего не разрешалось. По мнению начальства, книги только голову забивали солдатам.
Лежали на нарах и думали каждый о своей деревне, о родных и близких.
Временами я раскаивался, что не попросился на фронт.
А пойти в учебную команду согласился не потому, что захотелось быть унтер-офицером. У меня было горячее желание учиться, знать как можно больше, не пугала даже жесткая, дисциплина, которая, как говорили, была в учебной команде.
Была у меня в те дни и мысль о дезертирстве, но я отбросил ее, зная, как туго приходилось пойманным дезертирам.
Наконец пришло распоряжение явиться в учебную команду.
Фельдфебель
– Вы – будущие унтер-офицеры, а поэтому должны быть примерными. Все мои распоряжения, а также, взводных и отделенных исполнять быстро и без разговора. Провинившиеся пусть пощады не просят. Взводные и отделенные командиры, если что заметите, немедленно докладывать мне. За покупками ходить только в лавочку, что рядом, в другую – ни-ни. Понятно?
В десять часов вечера была поверка, и фельдфебель разрешил ложиться спать.
В полночь горнист неожиданно заиграл «подъем». Мы проснулись и увидели Авдонина, который стоял около нар с ремнем в руках.
– Слушай сюда, ребята, – начал он. – Вы еще серые. Это – тревога. По моей команде вы должны одеться в три счета. Как скажу «раз» – начинай одеваться… Раз!-вдруг пронзительно закричал фельдфебель.
Солдаты, все как один, бросились к одежде. В руках завертелись портянки, люди обували сапоги.
– Два! – командовал Авдонин.
Руки солдат действовали быстро,.
– Три!
После небольшой выдержки фельдфебель подошел к неуспевшим одеться и начал каждого стегать ремнем.
– В ружье!
Мы бросились к пирамидам. Второпях многие похватали чужие винтовки.
– Выходи, стройся!
На улице всех, у кого ружья были не свои, выстроили отдельно. Фельдфебель велел им рассчитаться «на первый-второй», сдвоил ряды, и по его команде они побежали вдоль улицы.
Он гонял людей минут тридцать и, приказав вернуться в казарму, заставил раздеться в три счета.
В конце концов мы все же научились ложиться спать и вставать по команде.
Однажды во время вечерней поверки фельдфебель, кончив читать обычное нравоучение, заявил;
– Слушай сюда, ребята. С завтрашнего дня ни один из вас в лавку к Лариной ни ногой. Она торгует дорого, будете покупать в другом месте, – там дешевле. Наружному дневальному вменяю в обязанность следить за тем, чтобы ни один человек не заходил к Лариной. Поняли?
– Так точно, господин фельдфебель, – ответили мы.
Распоряжение было по меньшей мере странное, но ослушаться мы боялись и каждый раз бегали лишний квартал за табаком, спичками и другими мелочами.
На третий день своеобразного бойкота фельдфебель получил от Лариной закрытое письмо и в тот же вечер на поверке сказал:
– Слушай сюда, ребята. Завтра можете ходить в эту лавку. Ларина теперь будет торговать дешевле.
Утром мы снова покупали все необходимое у Лариной.
За три месяца нашего пребывания в команде фельдфебель несколько раз запрещал п вновь разрешал ходить в ларинскую лавку. Дело объяснялось просто. Ларина ежедневно угощала Авдонина пивом, закуской и папиросами, но он занимался еще вымогательством. Когда торговка в назначенный срок не присылала дани, Авдонин в этот же день говорил нам: