Экспедиционный корпус
Шрифт:
На смотр Лебедев приехал за несколько минут до назначенного срока. Он поздоровался с батальоном. Потом два офицера помогли ему сойти с лошади, и он стал обходить роты.
После смотра ротные командиры до позднего вечера оставались в ротах, проверяли подготовку, давали последние распоряжения. Десятки раз они здоровались со своими ротами, приказывая отвечать как генералу. Целый вечер только и слышалось:
– Здравь желаем, ваш-дит-ство!
Наконец наступило утро четырнадцатого числа. Только начало светать – все роты были на ногах. Фельдфебели еще раз
– Стоять вольно! Оправиться!
День был солнечный, морозный. Многие, чтобы согреться, награждали друг друга крепкими тумаками.
Наконец показался запряженный в санки серый рысак Фиалковского. Сзади скакали два верховых офицера.
Не доехав до расположения батальона, Фиалковский сошел с санок и сел верхом на ожидавшую его лошадь. Генерал Лебедев, вынув из ножен шашку, скомандовал «смирно» и мелкой рысцой поехал навстречу начальнику гарнизона. Приняв рапорт, Фиалковский приблизился к нам и поздоровался. Мы ответили вызубренными словами:
– Здравь желаем, ваш-дит-ство!
Фиалковский проехал вдоль фронта и, вернувшись с левого фланга, остановился на середине. Затем он вызвал к себе командиров и сказал им:
– Господа офицеры, в ваших ротах есть младший унтер- офицер, который позволил себе насмеяться надо мной, начальником гарнизона. Мне удалось установить, какой он роты и как его фамилия. Назвать вам его я не хочу. Мне хочется узнать, сознательный этот унтер-офицер или нет. Если честный солдат и добровольно сознается, я ему прощу, если же не сознается, я прикажу его здесь же арестовать и отдать под суд. Передайте своим ротам все сказанное мною.
Командиры рот разошлись по местам и дословно передали нам все, что сказал начальник гарнизона. Больше пятнадцати тысяч солдат стояли, раздумывая – кто же этот смельчак?
Прошло несколько минут, виновный не выходил. Генерал вторично передал приказ, – результат был тот же.
– Последний раз обращаюсь, – закричал генерал. – Или прощу или в тюрьме сгною.
Батальон молчал.
Фиалковский поднял руку. Батальон замер, насторожился, ояшдая услышать что-то грозное.
– Молодец, сукин сын! – крикнул генерал, потрясая кулаком.
Он повернул лошадь, быстро поскакал к ожидавшему его кучеру, легко соскочил с седла, сел в санки и уехал. На этом и закончился смотр.
На обратном пути весь батальон смеялся над сумасшедшим генералом. Виновник трехдневной суматохи и необычного смотра Непоклонов спокойно шагал в рядах.
После смотра все пошло попрежнему. Ходили на тактические занятия в поле, занимались словесностью, зубрили титулование начальства.
Непоклонов по ночам отлучался без увольнительной записки. Кто-то сообщил об этом ротному Смирнову, и тот ночью проверил. Непоклонов отсутствовал. На следующий день Смирнов вызвал его в канцелярию и объявил, что назначает в маршевую роту. Через двое суток Непоклонов скрылся и больше не возвращался.
3
В
Отобрав в своей роте восемь рядовых, Смирнов приступил к подбору младшего унтер-офицера. Митин и я были ростом выше всех остальных младших унтер-офицеров роты. Смирнов остановился на нас. Вызвав в канцелярию, он долго беседовал с нами. На вопрос, кто из нас хочет ехать в Самару в особые войска, мы оба изъявили большое желание.
– Ишь, какие вы храбрые, сволочи, – усмехнулся Смирнов.
– Мы не потому говорим, что храбрые, ваше благородие, – отвечали мы, – а потому, что товарищи с детства, из одного села и хотим ехать вместе. Если же ехать двоим нельзя, то оставьте нас обоих в вашей роте.
– Ни того и ни другого не будет. Поедет один, – сказал Смирнов.
– Покорнейше просим, ваше благородие, не разбивайте нас.
– Молчать! – закричал ротный.
Мы притихли и вытянулись.
– Кругом… марш!
Мы лихо повернулись, щелкнув каблуками, и вышли.
Через несколько минут фельдфебель объявил, что назначен в Самару Митин.
Мне очень хотелось, чтобы назначили меня, и поэтому сообщение фельдфебеля было неприятно. Митин же от радости подпрыгнул. Оба мы, деревенские парни, нигде не были дальше своего села и поэтому обоим хотелось побывать где-либо подальше и увидеть побольше.
Я загрустил и, несмотря на то, что Митин был давнишний мой самый близкий товарищ, в то время, мне кажется, я возненавидел его. Не будь его в нашей роте, думалось, поехал бы только я и никто другой.
Митин старался меня успокоить. Я послал его ко всем чертям и насупился еще больше. «Неужели не сумею вырваться из этого омута? – размышлял я. – Сколько раз мы оба просили отправить нас на фронт вместе. Смирнов и слышать не хотел об этом. Вот теперь уедет Митин, одному мне будет тошнее…»
Я лежал на нарах и думал, чем бы мне уязвить Митина, как поехать вместо него в Самару. Вдруг одна мысль осенила меня. Я бросился в ротную канцелярию. Открыв дверь, закричал что есть силы:
– Ваше благородие, разрешите войти!
– Входи, – ответил Смирнов.
– Ваше благородие, – начал я взволнованно. – Митин в Самару ехать не может.
– Почему? – спросил ротный.
– Он не православный, ваше благородие, он молоканин.
– Как молоканин? – удивился Смирнов.
– Так точно, ваше благородие. Молоканин. Если не верите, посмотрите в списки.
– Тушков, – обратился ротный к писарю, – посмотри в списках.
Тушков достал из папки документы и сказал:
– Так точно, Митин – молоканин, ваше благородие.