Экспедиция инженера Ларина
Шрифт:
Но Щербаня нелегко было сбить.
— Кто полезнее в нашем обществе: певичка со своим тра-ля-ля или же деловой, технически грамотный человек, инженер? Совершенно ясно, что последний.
— О каком обществе вы ведёте речь, товарищ Щербань? — удивился Вершинин. — Но дело не только в этом. Как вы доказываете свои положения? «По-моему, совершенно ясно». И вы считаете, что это уже убедительно? А вот мне хочется спросить: почему это вам так ясно?
Новиков зевнул. Ну и сухарь этот Вершинин! Зачем осложнять жизнь?
— Конечно, ясно, как дважды два, — сказал
Моряки зашумели.
— Товарищи, разбираем принципиальный вопрос, — сказал Вершинин. — Вы, Николай Петрович, прославляя человека дела, забываете о главном: а зачем нам «дело» и зачем, для чего нам нужны «люди дела». Разве «дело» — цель человеческих стремлений? Разве нашим идеалом является осмеянный ещё Горьким «один из королей республики», который делал деньги, чтобы делать ими ещё деньги? На нашем знамени ясно написано: целью развития является человек. А «дело» — лишь средство и условия для всестороннего развития и расцвета человеческой личности.
Философия была любимым коньком Вершинина. «Я, кажется, дал ему отповедь», — не без гордости подумал он и поправил мягкие волосы.
— Товарищи, вам всё ясно?
Опять поднялся Щербань.
— Не всё ясно, Вершинин, — насмешливо сказал он. — Я в философии не силён и спорить с вами не хочу. И мы с вами не на занятии кружка политграмоты. Ясно одно: нельзя представить себе нашу жизнь без машин. Скоро межпланетные ракеты проложат пути к новым мирам. Вы знаете, сколько уже есть добровольцев, желающих полететь на Луну? Двадцать тысяч! И пятым в списке — я. — Лёгкое движение прошло в рядах. Кто-то присвистнул. — Вы думаете, — всё так же насмешливо продолжал Щербань, — в полёт возьмут человека, то и дело восклицающего: «Ах, поэзия, ах, музыка!»? На Луну полетит человек, владеющий современной машиной. А что вы знаете о современной машине? Ничего!
— Не боги горшки лепят, — бросил реплику Соболев.
— Правильно, но…
Саша чувствовала, что Щербань неправ, но не знала, как это доказать. Топтать в грязь всё дорогое и святое. Какое кощунство!
— Вы флюс, Щербань, — не выдержал Соболев.
— Что? — качнулся вперёд Щербань.
— Я говорю, флюс вы, однобокий человек, — спокойно повторил Соболев.
— А вы кто? — презрительно спросил Щербань. — Вы никто. Наверное, тоже стишки пописываете, а?
— За нас не беспокойтесь. И машины будем знать, и стихи будем читать…
— И музыку любить! — воскликнула Саша.
Какая-то сила вдруг подняла её со стула. С пылающим лицом она подошла к пианино и взяла аккорд. Пальцы легко и быстро заскользили по клавишам, и Саша запела:
Я помню чудное мгновенье:Передо мной явилась ты,Как мимолётное веденье,Как гений чистой красоты…Она смотрела прямо перед собой и чувствовала, как светлеет у неё на душе. Моряки, слушая
Саша оборвала музыку, выпрямилась и в упор посмотрела на Щербаня.
— И вы хотите лишить нас этого? — звонко крикнула она. — Не выйдет! Никогда, слышите, никогда человек не расстанется с музыкой. Она будет сопровождать его и в космосе, и в океанских глубинах, и в девственных лесах…
Моряки хлопали в ладоши, кричали «бис». Саша одной рукой оперлась о пианино и слегка кивала головой, как делала это, выступая на школьных вечерах. Шум утихал, снова всплывал с неожиданной силой. Вершинин попытался восстановить тишину, потом махнул рукой и стал ждать, когда уляжется возбуждение.
— Как же договоримся, всё-таки? — удалось ему наконец вставить слово.
— А чего договариваться? Соревноваться — и баста!
Данилов, как и все, с восхищением смотрел на Сашу. Ну и дивчина! Вот бы подружиться с ней! Но он не питал на этот счёт особых надежд. Куда ему, с рыжей шевелюрой, когда рядом с ней столько красивых парней! Ему даже жарко стало, и он заёрзал на стуле.
— Чего вертишься? — тихо спросил Соболев. — Высказаться хочешь? Данилов просит слова, — сказал он, обращаясь к Вершинину.
— А ты что, его адвокат? — усмехнулся Вершинин. — Говори, Данилов.
— Я н-не зн-наю, — заикаясь от смущения, начал Данилов. — Товарищ Щербань говорил, что на Луну инженеров будут брать. Заявление и я писал, на Луну или на Марс, всё равно. А вот машин не знаю. Люблю столярничать.
— Тоже мне, космонавт нашёлся! — процедил Новиков. — На Луне ещё лес не вырос для твоего топора и рубанка.
— А что — топор? Топор — он всегда нужен. И песня нужна, — огрызнулся Данилов и вдруг озорно улыбнулся: — Может, я хочу боцманом на лунном Московском море поплавать…
Каюта дрогнула от смеха. Только Вершинин хмурил белесые брови. Такой важный разговор начали, а свели к топору и песне.
Данилов чуть приподнял рыжую голову:
— И ещё, Новиков, мы тебе не позволим драться. И Соболеву не позволим…
Новиков резко поднялся:
— Ты, доносчик, забыл про уговор? Я тебя… Да ты знаешь, что с тобой будет…
Снова поднялся гвалт.
— Да тише вы! — кричал Вершинин. — Тише! Давайте по порядку…
Но Данилов побледнел и трясся, как в лихорадке.
— Врёшь, не доносчик я, не доносчик! — с обидой кричал он.
— Я хочу узнать, — вмешалась Поленова и посмотрела на Соболева, — правда это? Дрались с Новиковым?
— Ничего не правда, — отрывисто бросил Новиков. — Мы с этим делом сами разберёмся.
— Конечно, правда, — сказал Соболев. — Но я не жалею, что проучил Новикова…
Вершинин кое-как установил тишину.
— Товарищи, — сказал он. — Советские моряки славятся своей дружбой. Наш лозунг: один за всех, все за одного. Решим так: Соболев и Новиков подумают о своём поступке и извинятся друг перед другом. А Данилова зря ты обидел, Новиков. Проси прощения.