Экспедиция в Лунные Горы
Шрифт:
— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — ответил исследователь. — Они выглядят слишком целеустремленными, не правда ли? Помнишь, как одна такая напала на нас в Танге? Посмотри, насколько эти движутся иначе. Вместо бессмысленного размахивания отростками — ритмичное вздрагивание, как если бы ими кто-то управляет.
Большая часть воспоминаний Бёртона уже вернулась, и он понимал, что эти ищейки — тот самый вид растений, которых немцы использовали в 1863, с одним ужасным отличием: в их мясистых лепестках никто не сидел. Значит если кто-нибудь и управляет ими, то он, скорее
Ближе к горам растительность стала более густой и дикой. Чем дальше они ехали, тем краснее становились цветы и фрукты, и, наконец, вокруг них остались только кроваво-красные цветы, ягоды и круглые, покрытые росой выпуклости непонятного происхождения. Маки вели паровых пауков прямо на мокрые джунгли, и — совершенно удивительно — хаотическое переплетение растений расступалось перед ними и давало пройти.
Через деревья падали лучи света. Лианы, раскачиваясь, свисали вниз. Наполненный влагой воздух то благоухал ароматами, то отвратительно вонял червивым мясом. Лениво жужжали жирные пчелы. Тут и там порхали бабочки и проносились стрекозы. Сверху планировали семена на оперенных крыльях. А в листве над головой тысячи и тысячи зеленых попугаев пронзительно кричали, болтали, хихикали, свистели и оскорбляли без остановки.
Бёртон засмеялся и никак не мог остановиться.
Уэллс, который ехал впереди, обернулся, поднял брови и спросил:
— В чем дело, черт побери?
— Покс! — крикнул Бёртон. — Покс и Фокс! Боги, сколько яиц отложила эта чертова птица? — Он поглядел вверх и проорал: — Покс! Покс! Покс! — потом внезапно согнулся и горько зарыдал: к нему вернулось слишком много тяжелых воспоминаний и теперь он точно знал, что вернется назад и как.
Уэллс сдерживал своего сенокосца, пока Бёртон не поравнялся с ним.
— Что с тобой? Как ты себя чувствуешь?
— Я больше не могу, — прошептал Бёртон. — Я больше не могу это выносить. Слишком много для одного человека. Я должен изменить все, Берти. Все.
— Давай отдохнем, — предложил военный корреспондент. — Вроде бы у нас еще есть немного еды в одном из мешков. Поедим и слегка поспим.
Они выключили моторы и спустились на землю. Внезапно спутанная масса багровой листвы зашуршала и расступилась, как занавес, открыв дорогу на поляну, заполненную восхитительными маками.
— Приглашение, ей-богу, если я хоть что-то понимаю в приглашениях! — воскликнул Уэллс. — То, что управляет маками, очевидно, имеет власть и над джунглями!
Они вышли на открытое место и сели. Уэллс принес корзину с едой и вынул оттуда ломоть хлеба и клин сыра. Они оба стали есть.
Бёртон, казалось, углубился в себя.
В его темных глазах стояла боль, щеки впали. Уэллс озабоченно наблюдал за ним кончиком глаза, когда что-то еще привлекло его внимание. Стоявшее на краю поляны дерево с большими грушевидными тыквами внезапно зашевелилось. Одна из его веток, со скрипом и щелканьем, вытянулась вперед, на открытое место. Бёртон, услышав скрип, поднял голову и с изумлением смотрел, как ветка, подвигавшись, опустилась и тыква повисла
— Подарок? — спросил Уэллс.
Бёртон нерешительно протянул руку к похожему на тыкву фрукту. Он сорвал его, и ветка тут же вернулась обратно. На верхушке плода открылась щель, из которой выплеснулась янтарная жидкость. Он понюхал ее, удивленно попробовал и одобрительно причмокнул.
— Ты не поверишь, — сказал он, глотнул и передал тыкву военному корреспонденту.
Уэллс попробовал.
— Это... это... это бренди!
Они пили, они ели, и все это время их оскорбляли болтуны.
Пришла ночь. Они заснули.
На рассвете два человека сели на свои экипажи и поехали вдоль тропы из маков.
— То ли я еду на гигантском паровом пауке по доброжелательным джунглям с человеком из прошлого, — вслух подумал Уэллс, — то ли я сплю.
— То ли сошел с ума, — добавил Бёртон.
К полудню они достигли крутого склона, обрамленного высокими голубоватыми камнями. Бёртон остановил сенокосца и через ветви деревьев посмотрел на горы, поднимавшиеся перед ними. Соскользнув с седла, он нагнулся и оглядел землю. Откос состоял из сланца, который удерживала сеть нитевидных корней.
— Это она, Берти.
— Кто?
— Тропа, которая ведет к Храму Глаз.
— Тогда вперед и вверх!
Бёртон вновь сел в седло и повел паука вверх по склону в узкое ущелье, чьи стены обвивали толстые узловатые лозы, а землю покрывал перегной, из которого в изобилии росли маки и другие цветы.
С каждым шагом стены поднимались все выше и тени углублялись все больше; появились рои светлячков, которые омыли двух путешественников странным неустойчивым светом.
Примерно через милю сенокосцы переступили через маленький каменный холмик — очевидно могилу — и у Бёртона сжалось сердце, когда он вспомнил того, кто похоронен здесь.
Они ехали все дальше, через плотную листву, которая расступалась при их приближении, под свисающими лианами, которые поднимались, разрешая им пройти, и над спутанными корнями, которые зарывались в перегной, чтобы не мешать огромным машинам.
И даже в этом месте, защищенном от солнца, болтуны свирепствовали среди веток, с энтузиазмом выкрикивая оскорбления, по-английски, как заметил Уэллс, хотя они находились глубоко в сердце Немецкой Восточной Африки.
Вперед, вверх, и вот, оказавшись на обширной лесистой вершине, они увидели далекие снежные пики, разрезающие небо.
— Кровавые Джунгли покрывают все горы, — заметил Уэллс, — и за последние пару десятилетий вышли за их пределы.
Земля пошла вниз, и красные маки постепенно привели путешественников во второе ущелье, которое оказалось уже и глубже первого. Растительность сомкнулась вокруг них, они ехали по узкому туннелю. С ветвей деревьев свисали круглые ярко-красные фрукты, бросавшие на двух людей призрачный свет.
— Никогда не видел ничего подобного, — пробормотал Уэллс. — У меня смутное впечатление, что это все одно растение. Я чувствую себя так, как если бы мы находимся внутри гигантского живого существа.