Эксперимент
Шрифт:
– Милая, а я разве говорил хоть что-то из того, что ты сейчас перечислила? Тебе не кажется, что ты все сама додумываешь и переворачиваешь? У тебя голова в данный момент не соображает?
– Я еще и дура, да? – строго посмотрела она на него. – Вон!
– ? – изумился Левиафан слову, состоящему из трех букв.
– Я сказала: «ВОН»!
– Ты выгоняешь меня под дождь? – усмехнулся он, не веря своим ушам.
– Купи себе ватные палочки! Выходи! – приказным тоном прикрикнула Лилит.
– Почему-то я так и думал, что даже ничтожная поездка в музыкальный магазин закончится чем-то подобным! – пробубнил он, выходя из машины.
– Отдохни от идиотки, дуры и сумасшедшей, иди, спаси кого-нибудь! Мир нуждается
Левиафан молча стоял и смотрел в след удаляющимся красным фонарям. Он простоял так минут десять, пока мимо него не прошел один единственный человек с огромным, черным зонтом. Через секунду тело упало на мокрый асфальт, а сверху приземлился зонт. Злость, наконец, вышла наружу, из-за которой как всегда пострадал невинный человек. Левиафан побрел по пустынной дороге до первого попавшегося бара.
Перед ним стояла кружка пива, лежали сигареты, на них зажигалка и полу завядший цветок в вазе.
«Какая стерва, а! Никакого контроля эмоций! Я, наверное, такой же был в ее возрасте. Но я был просто вспыльчивым, а она – самая настоящая стерва! И включает эту стервозность, когда ей вздумается, а страдаю от этого я. На протяжении веков я вырабатывал одно стойкое чувство и мне даже казалось, что мы неплохо с ним сдружились. Да не казалось, так и было! Пофигизм был моим лучшим и скрытым другом! Он прожил во мне несколько столетий, подпитывая меня, а я его. У нас была идеальная дружба, такая же, как и с Мормо. И эта стерва убила Мормо и мой пофигизм! Так что сегодня у меня траур, черт возьми! Лилит – это единственный человек, так глупо и умело меня провоцирует, что я вижу эти провокации и все равно поддаюсь… Не помню, чтобы до ее появления в моей девственной вечности, я кому-то просто так ломал шеи! А теперь я вымещаю свою злость на каждом встречном и даже не пью кровь, просто перевожу продукт. Как же хорошо жилось с пофигизмом! Ходишь и тебе наплевать на все, ни одна живая душа не могла заставить потерять контроль над эмоциями, пока я этого сам не хотел. И что сейчас? Сейчас у меня хотя бы настроение поднялось. И все-таки как не крути женщины только мешаются! Какой от них толк, кроме секса? Они еще дают столь «удивительное и потрясающие» чувство – любовь! А потом ты слабеешь, становишься беспомощным и жалким. Влюбленный человек действительно жалок… Я жалок… Я настолько жалок, что сижу в крысиной забегаловке, пью гадкое пиво, мокрый насквозь, как бездомный кот… Но зато я люблю, черт побери! И надо вот оно мне? Зачем я это сделал? Ох, я напьюсь сейчас в стельку, утоплю свои беспробудно шатающиеся мысли. В данный момент я ничего больше не хочу, кроме как упасть пьяным замертво, и очнуться на следующее утро с жуткой головной болью… Мое самое главное желание…»
13
Левиафан не появлялся дома в течение двух дней. Лилит жутко нервничала, но набрать номер не решалась. Ведь именно она выгнала его, а позвать назад – значит что-то вроде нелепых извинений. Но сердце требовало этого звонка, даже если голос произнесет не совсем приятные слова, ей надо было услышать тот самый голос.
1569 год.
– Ты останешься со мной навеки, так ведь? Ты обещаешь мне это? – прощебетал детский голосок, идущему рядом мужчине.
С виду это были маленькая дочка и отец, не больше. Он держал девочку за руку, а по лицу гуляла грусть.
С 1554, впервые по бесподобно красивому лицу разгуливала грусть, тоска и отрешенность. Все эти чувства ворвались в него после ужасного вопроса. Левиафан остановил девочку, присел на корточки, положив руки ей на плечи.
– Послушай, Агата! – он облизнул суховатые губы. – Я фаталист. Давай предоставим шанс,
Осенний день клонился к вечеру, Левиафан и девочка оказались в заброшенной деревне, где дай бог раз в день проезжала лошадь или осел, тянущая за собой телегу со всяким барахлом.
Они нашли пустующий дом и решили остаться там на ночь. Когда на улице окончательно стемнело, Левиафан нашел свечу из свиного жира и зажег ее.
По всей видимости, дом был оставлен недавно. Внутри все еще пахло человеческой жизнью. Агата сидела на деревянной, скрипучей кровати, с тревогой наблюдая за тоскливым Левиафаном. Наконец он присел рядом, затем и прилег. Агата, свернувшись клубочком, как малыш-котенок, улеглась у него под боком.
–… ты не можешь ко мне прикоснуться… – Прошептала она, пытаясь сама прижаться к обездвиженному вампиру. – Почему?
Левиафан вздохнул и поднял руку, слегка обнимая девочку. Агата была печальна, печальнее, чем Левиафан. Она что-то чувствовала, что-то нехорошее и неизбежное, и ничего не хотела предпринимать, боясь обмануться.
– Агата, я могу к тебе прикоснуться. Но я уже не раз тебе говорил, что твоя обмачивая внешность не привлекает меня, как мужчину. Я вижу в тебе ребенка и чувствую только что-то отцовское…
– Не надо, Левиафан… Мы с тобой уже пятнадцать лет вместе, для тебя это ровным счетом ничего не значит, а для меня – это многое. Мне тысяча и один год! Я старше тебя почти на девять столетий. Я давно уже не девочка и мне давно уже не нужен отец… И тебе грустно…я чувствую это…
– Нормально все…отдыхай. Я не могу тебе ничего дать, кроме того, что уже есть… Я в этом не виноват.
– Я знаю… знаю…
Через полтора часа Левиафан пошевелился, но Агата никак не среагировала. И он понял, что это его шанс, который никак нельзя упускать. Со скоростью света он оказался около стола, схватил огарок в руки и подошел к девочке. В это время она открыла глаза и непонимающим взглядом окинула его…
– В чем дело? – с тревогой в сердце спросила она, допуская жуткую мысль.
Левиафан молча стоял около нее с огарком в руках. Чувства на его лице менялись одно за другим: жалость, злость, нежелание, презрение.
– Прости…но я так больше не могу! – он кинул ей на колени огарок, и одежда мигом вспыхнула, словно была облита несуществующим тогда бензином.
Агата посмотрела на горящую юбку, а затем на Левиафана. Боль в ее глазах мгновенно передалась ему. И он боролся с ней, чтобы не закутать ее в одеяло и не затушить огонь, освобождающий его.
– В моем будущем нас не должно быть «вместе», и тебя тоже там не должно быть, потому что ты не оставишь меня в покое… Я не хотел, чтобы все вот так вот закончилось, но ты не оставила мне выбора. Я посоветовался с судьбой, с твоей судьбой, и она дала мне разрешение. Мне понадобилось много времени, чтобы хоть как-нибудь убедиться, что у вампира есть судьба. И ты будешь последним вампиром, у кого она была. От своей судьбы я отрекаюсь здесь и прямо сейчас…
Агата была полностью покрыта огнем, но она даже не кричала. Сквозь яркое пламя ее глаза неотрывно смотрели на ускользающее, красивое лицо Левиафана, лицо, которое выражало тоску, а губы подло улыбались, предчувствуя свободу, жизнь, женщин и веселье… вечное веселье. И сквозь огонь было видно, как капали слезы отчаяния. Они даже не успевали долетать до огня, их налету поглощала высокая температура, превращая соленую боль, ни во что, словно и не было этой боли…обман…иллюзия… Но она была. А огонь так безжалостно уничтожал не только многозначительные слезы, но и саму Агату. Она так и не произнесла ни одного звука, только вздохнула и, не прекращая, смотрела в глаза Левиафану, пока они не закрылись раз и навсегда…и огонь потух…