Эксперт № 01 (2013)
Шрифт:
У Клайва Льюиса есть роман «Пока мы лиц не обрели», он, может, к христианству не имеет отношения. Так вот, пока мы по-настоящему не обрели христианских лиц, как мы можем обратиться ко Христу? Но как только лица человеческое и Христово встретятся — тогда состоится все! Человек, смотрящий на Христа, необыкновенно красив. А как только он от Христа отворачивается, он теряет внутреннюю красоту и человечность.
Мы потеряли все человеческое в нашей ужасной российской истории, когда в человеке все уничтожалось, до сих пор люди считаются грязью под ногами. Мэр Читы сожалеет, что нет лицензии на отстрел бомжей. И мы во многом с ним согласны: бездомные мешают нам своим запахом, они не люди для нас, лучше бы их не было. Но как только не будет их, не будет и нас. Если мы видим в них людей — мы существуем,
— Напрашивается наивный вопрос: а что значит увидеть в человеке человека?
— Когда вы воспринимаете человека целиком, вне зависимости от его облика и взглядов. Например, я верующий, а он агностик, он либерал, а я-то другой. Он мой враг. И все: я не увидел в нем человека, а он — во мне.
Нужны друг другу
— Что можно сделать с той окрошкой, которую представляет собой сейчас общественное сознание? Может, как представитель церкви, вы посоветуете вернуться к религии или укажете хотя бы приблизительный путь?
— К религии нельзя вернуться исключительно при помощи погружения в нее или ее преподавания. Есть много иных способов. Путь к Богу — это прежде всего путь осмысления самого себя. Часто он начинается с воспитания чувств: ощущения, понимания, переживания собственной боли и другого человека, сострадания. Волонтерское движение, например, очень этому способствует: вспомните Крымск, сбор средств нуждающимся в соцсетях и так далее. Люди просыпаются. Они могут чувствовать, могут вернуться к религии через осмысление себя.
— В Западной Европе, в отличие от России, человеку сочувствуют. Но это человеколюбие принципиально светское.
— На самом деле на Западе происходит примерно то же, что и в России. Но в России всегда все делается с ужасающей обнаженностью. Это страна контрастов и резкости. На Западе же все под определенным гламурным флером, под таким симулякром настоящего гуманизма. По сути же процесс один и тот же. Мы говорим о тех социальных гарантиях, которые есть на Западе. Действительно, в Европе, например, невозможно представить, чтобы где-нибудь в интернете висели картинки с детьми, умирающими от болезни, потому что у них не хватает денег на операцию. Там другие социальные дома для престарелых, нищих, но суть-то все же немножко другая. Несмотря на то, что основа всего этого все-таки христианские потенции, не разрушенные европейские традиции, которые еще долго будут по инерции работать. Благополучному и уверенному в себе европейцу гораздо проще заплатить деньги за свою безопасность: чтобы бомж был накормлен, а преступник в тюрьме был окультурен и адаптирован к нормальной жизни. Еще какие-то вещи пусть будут сделаны так, чтобы лично это касалось обывателя в самой малой степени. Идея такая: иди, я заплачу деньги, то есть я не буду отстреливать тебя, как губернатор Читы. Но я лучше заплачу, чтобы тебя не видеть и не слышать, чтобы ты в мою жизнь не входил. Просто система-то более развита и цивилизована. Но осмысление, по сути, сводится все больше и больше к одному и тому же: я не хочу тебя видеть.
— Возникает вопрос: в какой- то период истории христианского мира, западного либо восточного, испытывали ли люди другие чувства и приводило ли это к каким- то сдвигам и важным эффектам?
—
Образ того, как творится Ева, — это из человека Адама изымается его ребро, часть его берется. Это значит, что Адам без Евы уже не полон. Ева без Адама не полна, и только вместе они целое. Люди все разные, и именно потому человечество становится человечеством — мы друг в друге нуждаемся. Происходит взаимное проникновение: я богат, ты беден, но ты мне нужен, потому что ты беден, а я тебе нужен, потому что я богат. Ты умен, я глуп, но я добр, а ты не очень. И вот это понимание друг друга дается через Церковь, через Бога. Церковь — она вот в этом. Не в том, что кто-то кадилом машет, и не в том, что колокола звонят, а в том, что человечество — это постоянная полнота любви. Это и есть Церковь.
Поэтому нельзя спрашивать, был ли такой период. Это наша потенция, возможность. И мы в какой-то момент ее достигаем, может быть, в части нашей истории, в красоте нашей культуры. Это свидетельство нашего прекрасного человечества в Боге. Осознание того, как мы друг друга дополняем в музыке Баха, картинах Рафаэля, или передвижников, или импрессионистов, или Кандинского, в поэзии Мандельштама, Гарсиа Лорки — где угодно. Вот оно, наше человечество! Вот она, наша Церковь, в том числе в культуре нашей. Это все — проявление церковности, заложенной в нас Богом, как проявление любви и восполнение друг друга. И мы можем от этого отказаться, мы можем стать индивидуумами, атомами, неделимыми такими, в себе заключенными, и друг от друга отстраненными. В этот момент кончается Церковь, и в этот момент кончается человечество.
По дороге к Млечному пути
Ольга Власова
За две с лишним тысячи лет христианство значительно изменило человечество. И конец истории не настанет до тех пор, пока человек не исчерпает ресурс своего развития
Гюстав Доре. «Триумф христианства»
Обычному человеку — не монаху, не священнику, даже не богослову, а тем более женщине — вроде как не положено писать о церкви. В самом деле, кто мы такие? Со свиным-то рылом. И если бы это была какая-нибудь другая церковь, к примеру иудейская, ни за что бы не стала. Но мы ведь христиане? А Христос был прост. Без чинов, с мытарями, с блудницами сидел за одним столом, разговаривал. Если соберутся, говорил Он, двое или трое во имя Его, то и Он с ними будет. Значит, нам всем можно, значит, это для каждого, а не только для таинственных жрецов — хранителей культа. И когда они нас грозно спрашивают: «Кто вы такие, чтобы говорить православной церкви, какой ей быть?» — мы можем ответить: «А мы и есть сама церковь».