Эксперт № 01 (2013)
Шрифт:
Протоиерей Алексей Уминский уже давно совмещает служение в церкви с активной просветительской и медийной деятельностью. Он нередкий участник разговорных передач на общественные и религиозные темы, выступал в роли автора и ведущего телепрограмм, в настоящее время ведет передачу «Православная энциклопедия». Он автор книг и богословских комментариев, в которых пытается донести до читателей понимание смысла самих понятий «вера», «церковь», «христианская жизнь». Его мысли далеки от гладких, казенных рассуждений, а потому часто оцениваются эмоционально. Впрочем, взгляды на роль религии и церкви в российском обществе и современном мире, порою нуждаются в подобной эмоциональной заостренности. Это, по крайней мере, позволяет оценить, насколько нам самим важно разобраться в этих вопросах.
— Как вы относитесь к понятию
— Мне кажется, в понятии «постсекулярный» есть нечто надуманное и неопределенное. Мы привыкли понимать слово «секулярный» как светский, нерелигиозный, а часто — антиклерикальный, вполне отдаленный по своему мировосприятию от религиозного сознания. Что такое постсекулярный мир? Он квазиотдаленный? Или два типа сознания смешались друг с другом и перестали осмысляться вообще как религиозное и светское?
— С тех пор как атеизм и общее стремление к светскости перестали восприниматься как единственно верное направление, грань между религиозным и светским начала стираться — взять хотя бы социологические опросы: респонденты могут ответить, что не верят в Бога, но признают себя православными.
— По-моему, дело не столько в новой форме сознания, сколько в бессознательном. Многие наши соотечественники перестали понимать значение слов. Когда мы называем мир секулярным, или религиозным, или постсекулярным, то должны как-то осмыслять его внутри себя. Сегодня же складывается общество релятивизма, где все относительно. Я — некий такой Понтий Пилат, который при встрече с Христом смотрит на него свысока и говорит: «Ну что есть истина?» Понимаете? Когда 75 процентов опрашиваемых говорят: «Мы православные», — но при этом не понимают, о чем идет речь, это еще не значит, что общество достигло новой стадии самоидентификации, самоосмысления. Напротив, общество до сих пор в самом элементарном смысле не знает ответа на вопрос «Кто я такой?».
— И кто вокруг меня?
— Кто вообще те люди, которые меня окружают. Что за страна, в которой я живу. Что за язык, на котором я говорю. Что за картины, которые висят в Третьяковской галерее, или вообще что значит «Третьяковская галерея». И так далее, и тому подобное. Сегодня можно говорить только об обществе, лишенном смысла. Об обществе людей, которые не научились вообще понимать, осознавать себя в элементарных понятиях человечества. И тогда говорить о религиозности или нерелигиозности, о выборе человека либо об отказе от этого выбора бессмысленно. Поскольку человек не сформулирован для самого себя, о чем-то большем говорить трудно. Самая беда, что к такому обществу и к такому человеку очень сложно обращаться даже с проповедью о Христе, потому что совершенно непонятно, к кому обращаться.
— Вы имеете в виду новозаветный образ человека, который « ни холоден, ни горяч»?
— О, это слишком высокие понятия для современного общества. Вот как раз «ни холоден, ни горяч» — это, наверное, как раз то постсекулярное сознание, о котором вы говорите. Я не холоден и не горяч, мне на всех, по большому счету, наплевать. Моя позиция: хочешь в церковь — пожалуйста! И я с тобой могу пойти в церковь, мне даже интересно посмотреть, что там происходит. Я даже готов восхититься мыслью какого-нибудь вашего философа и со смаком процитировать, например, Бердяева, потому что я интеллектуал и мне есть что сказать. Но, с другой стороны, что бы я ни говорил, по большому счету, мне все равно. Завтра я от сказанного откажусь, потому что мне неинтересно. Постсекулярное сознание — это сознание такого выхолощенного всеядца, решившего, что самое главное — быть вне всего. И это он в себе бережно хранит.
Сейчас часто можно услышать, что мы живем в православной стране. Когда-то давно эта страна действительно была православной. Но теперь это другое пространство и другое сознание. Со всеми нами произошло страшное, я назвал бы это расчеловечиванием сознания. Вернуть себе человеческое — одна из самых главных наших задач. Государство этим заниматься не будет, ему выгодно недочеловеческое общество: им легко манипулировать, оно живет инстинктами толпы, не задумывается о будущем. Для спокойствия ему достаточно небольшого количества пропитания и каких-то самых низменных удовольствий. Церковь, которая пытается взять на себя очень высокие смысловые задачи, рискует быть не услышанной. К кому мы обращаемся, с кем говорим — неизвестно.
Ужас одиночества
— Сможет ли гуманизм, включая светский атеистический, стать лекарством от описанных вами состояний умов? Важно ведь любое свидетельство о человеческом достоинстве?
— Всякое слово о достоинстве, будь оно сказано человеку, далекому от церкви или воцерковленному, прежде всего несет в себе понятия, определенные христианством. Именно христианство сформулировало значимость человека на сегодняшний момент таким образом, что его достоинство и права оказались возможными для защиты.
— Современные представления о человеке восходят все же не только к христианству, но и к Античности.
— В Античности на человека смотрели иначе. Те же стоики, в чем-то близкие к христианству. Как они относились к человеческому телу? Как к темнице для души! У человека есть низменное и есть возвышенное. Конечно, учение стоиков о человеке весьма интересно. И неоплатоническое учение интересно. Но все же: человеческое тело в Античности. Оно что-нибудь значит, кроме сосуда для греха? Человек либо тело, либо дух. И только христианство смогло определить, что человек целостный, в нем объединены тело, дух и душа, он создан по образу Божьему. Христос становится сыном человеческим. Именно христианство довело самые высокие прорывы языческой мысли до подлинного совершенства.