Эксперт № 39 (2013)
Шрифт:
Один из членов команды Гайдара говорил, объясняя эту позицию: «Одного президента-рыночника найти легче, чем 450 депутатов-рыночников». Он же, будучи человеком довольно отвязным, в ответ на замечание, что трудно рассчитывать на президента, который болеет известной болезнью, сказал: «Больной рыночник лучше здорового антирыночника». Повторив буквально слова вожака матросов-анархистов из пьесы Вишневского «Оптимистическая трагедия», что «больной революционер лучше здорового контрреволюционера».
Более того, два ведущих демократа того времени Гавриил Попов и Геннадий Бурбулис выступили в начале 1992 года со статьями, в которых доказывали, что России ближе беспартийная демократия. И хотя этот взгляд обосновывался российской историей, за ним
В российском обществе с тех пор утвердилось скептическое отношение к партиям и мнение, что для России подходит именно президентская форма правления, — потому что у нас такая страна, для управления которой нужна сильная рука. И многие считают, что чем сильнее, тем лучше. Потому что иначе в стране воцарится хаос. Однако мировой исторический опыт и политическая наука утверждают, что именно парламентская республика лучший способ и против хаоса, и против злоупотребления властью, потому что в парламентской республике гибче и изощреннее система сдержек и противовесов.
Сошлюсь на опыт непопулярных теперь в России американских советников, которые после войны в Германии и Японии содействовали утверждению в этих странах именно парламентских систем — республики и монархии. И это не случайно. Американцы на примере истории самих Германии и Японии и стран, воспроизводивших американскую президентскую политическую систему в той же Латинской Америке, видели, что всюду она достаточно быстро вырождается в лучшем случае в автократию. Просто потому, что в рамках парламентской системы приходится искать компромиссы между различными политическими силами и легче это делать. Кроме того, деятельная парламентская система инициирует развитие партийной системы, которая самым естественным образом выстраивается в соответствии с социальными запросами различных общественных страт.
Политические же игры вокруг одного политика — кандидата в президенты неизбежно порождают развитие не политических партий, но клиентел, а вокруг уже избранного президента — неизбежно вырождаются в закрытые от общественности интриги за место около «трона», в то время как в парламенте политическое противостояние заведомо публично и, следовательно, более подконтрольно общественному мнению. Ответ на вопрос, почему в США удавалось избегать такой концентрации интриг и власти, как в латиноамериканских или азиатских странах с президентской формой правления, требует отдельного анализа, но факт налицо. Хотя надо честно признать, что последние десятилетия и американская система, и парламентские системы европейских стран тяготеют к сужению возможностей демократических институтов.
Конечно, сейчас бессмысленно возвращаться к дискуссии 1993 года. Политическая система выбрана. Но актуальным остается вопрос о пределах полномочий каждой из ветвей власти. Особенно на региональном и местном уровнях, где сильная рука губернатора или мэра без серьезного парламентского контроля и за пределом влияния центральных СМИ зачастую заводит в бюрократические тупики.
Фото: Валерий Щеколдин / Grinberg Agency
Экономическая политика
Октябрьский переворот невозможно анализировать без анализа его экономических последствий.
Выше мы уже отметили тот странный выбор, который реформаторы предоставили России, — между коммунизмом и бандитским капитализмом. Но на самом деле в 1992 году они категорически не соглашались с тем, что именно такой выбор предстоит благодаря их экономической политике. В начале 1992 года в Верховном Совете состоялись слушания, посвященные экономической политике, на которых присутствовал весь экономический академический бомонд — Дмитрий Львов, Леонид Абалкин, Олег Богомолов и многие другие, в унисон говорившие,
Главным фронтом борьбы между реформаторами и большинством Верховного Совета была приватизация, в основном завершившаяся залоговыми аукционами, в ходе которых узкая группа доверенных лиц получила самые лакомые куски государственной собственности.
Тот же Чубайс неоднократно говорил, что приватизация нужна была не столько из экономических соображений, сколько для того, чтобы не допустить коммунистического реванша, поскольку директорский корпус находился под влияние компартии. Конечно, это не так. Всякий, кто имел дело с директорами, знает, что их подавляющее большинство, особенно в гражданских отраслях, еще при советской власти, сталкиваясь с реалиями плановой экономики, относилось и к коммунистической доктрине, и к компартии с изрядной долей скепсиса, поэтому они готовы были выслушать аргументы реформаторов и поддержать их. Но они никак не могли согласиться с захватом их предприятий непонятными людьми, ничего не понимавшими в производстве, а думающими, как эксплуатировать землю и недвижимость. В результате разгрому подверглись все более или менее сложные отрасли экономики.
Недавно в «Эксперте» была опубликована статья «Мы ничего не производим» (см. № 47 за 2012 год), в которой мы констатировали, что на дне своего падения Россия потеряла больше (более 55%), чем США во времена Великой депрессии (30%) и вполне сопоставимо с тем, что потеряла Россия во время Гражданской войны (70%). То, что это во многом был результат приватизации, говорит пример станкостроительной промышленности, большинство предприятий которой в Москве и Санкт-Петербурге новые хозяева превратили в торговые и бизнес-центры или склады (см. «Станок для нового уклада», «Эксперт» № 7 за 2013 год).
Подробный анализ теоретических основ этой политики, которая фактически проводится финансово-экономическим блоком правительства по настоящее время, был дан в статье «Консенсус не достигнут» (см. «Эксперт» № 25 за 2013 год). Очередная попытка такого анализа уведет нас слишком далеко от темы статьи, но результаты любой политики нагляднее любого теоретического анализа.
Можно все
Российская история и в 1917-м, и в 1993 году показала, что подмена широкого гуманитарного подхода (неважно, либерального или социалистического) к общественной жизни чревата примитивными политическими и экономическими решениями. Какими и были расправа с парламентом и обвальная приватизация. Одно из порождений доктринерства и примитивизма решений, принимаемых в общественной жизни, — политический цинизм. В свою очередь цинизм и коррупция — близнецы братья. Это наглядно видно в российской каждодневной политической практике. Первоначально творцы российского экономического чуда решили за год построить капитализм, а когда поняли, что не вышло, стали цинично врать, откладывая светлое будущее каждый раз то на полгода, то на год. Когда и это не помогло, стали просто раздавать друзьям-строителям капитализма лучшие куски государственной собственности в расчете на их вечную благодарность, превратив коррупцию в средство управления экономикой
Расстрел парламента оказался заразительным, причем как для власти, так и для подданных. Вдруг стало ясно, что с помощью насилия можно разрубить сложнейший узел общественных проблем, причем, как казалось, без особых последствий. Они всплыли значительно позже. И уже через год власти решили, что такой же узел, теперь в Чечне, тоже можно разрубить с помощью силы. «Нам нужна маленькая победоносная война», — говорил один из высокопоставленных кремлевских чиновников того времени. Пушки с Новоарбатского моста теперь заговорили в Грозном. И так же, как мы не можем до сих пор разгрести последствия расстрела парламента в общественной жизни и экономике, мы до сих пор пожинаем плоды танкового легкомыслия в Чечне и на всем Кавказе.