Эксперт № 43 (2014)
Шрифт:
— России нужно не заниматься какими-то паллиативными шагами, а работать на смену режима в Киеве. В частности, помогая и финансируя те политические силы, которые пусть и не пророссийские, но хотя бы априори не антироссийские (они пока находятся в латентном состоянии, не стремятся выражать свою позицию, опасаясь за собственное выживание).
Да, это сложная политика, но у России нет особых вариантов: позволив случиться Майдану, ей приходится сейчас вырабатывать меры для уменьшения ущерба, а для этого нужно удалить от власти в Киеве сумасшедших. Эти люди поступают иррационально, они играют в пользу строительства национальной идентичности (которая отнюдь не консолидирует нацию и основывается при этом на враждебности по отношению к России) и не уделяют внимания вопросам восстановления экономики, которые требуют равноудаленной от ЕС и России политики и социальной стабильности. До тех пор пока эти люди правят Украиной, на юго-западном рубеже России не будет ни стабильности, ни свободы.
В дополнение к политике по смене режима у России есть и иные способы давления.
— Стратегия, о которой вы говорите: смена режима, поддержка рациональных сил — все-таки слишком сложна и неоднозначна. Может, просто поспособствовать развалу украинского государства? Очевидно, что национальный проект мононационального государства, основанного на антироссийских началах, обанкротился. Если они не хотят меняться, то, может, дать им распасться на Западную Украину и Новороссию?
— Боюсь, что при таком сценарии Россия потеряет не только Западную Украину. Даже если Москве удастся расширить Новороссию и получить выход в Крым, очевидно, что вся остальная Украина — и Западная, и Центральная — вступает в НАТО. С точки зрения российских национальных интересов уж лучше иметь нестабильную и разобщенную Украину, не входящую в НАТО, нежели значительную часть этой территории, стабилизированную на бандеровских идеях и позволившую альянсу расшириться еще на пятьсот километров на восток. НАТО на Днепре будет своего рода ножом, направленным на российское подбрюшье. Так что российским властям нужно проводить очень тонкую политику: с одной стороны, обращаться с Украиной как с де-факто несостоявшимся государством, а с другой — не давать процессу дойти до логического конца.
— А что должно случиться для того, чтобы Запад согласился с присоединением Крыма к России?
— Теоретически они давно должны были признать, ведь США уже создали прецедент с оккупацией Косово в 1999 году и последующим признанием односторонней декларации о независимости края в 2008 году. Однако, как правильно отметили в своей статье Билла Кристал и Роберт Каган, особенность гегемонии состоит в возможности гегемона решать, что является прецедентом, а что нет. И они говорят, что Крым — совершенно иная история. В чем-то они правы, каждый случай уникален, однако очевидна политика двойных стандартов. Так, деволюция [передача центральным правительством части полномочий местным органам власти – ред.] приемлема для Великобритании и Испании, поскольку они остаются в орбите Соединенных Штатов. В то же время в Боснии должна быть централизация, поскольку Дейтонские соглашения нужно рассматривать лишь как временный эксперимент, стране нужна нормально функционирующая государственная власть. Деволюция — прекрасная идея для Сербии в виде предоставления больших прав Воеводине и Санджаку, однако она неприемлема для Восточной Украины. А тема Косово, как отметила Хиллари Клинтон, уже устарела.
Таким образом, очевидно, что Запад никогда не признает Крым частью России и будет использовать этот вопрос в качестве некоего «туза в рукаве», который можно вытащить в нужный момент. В то же время, если Запад сможет консолидировать позицию путчистского правительства в Киеве, тогда Крым может стать малым утешением за потерю всей Украины. Этого не должно случиться.
Пристань разбитых сердец Вячеслав Суриков
Никита Михалков снял фильм о любовном приключении в маленьком провинциальном городке, ставшем предвестием глобальных общественных катаклизмов
section class="box-today"
Сюжеты
Кино:
Фильмы
Фильмы
/section section class="tags"
Теги
Кино
Кино
Культура
/section
Никита Михалков всегда щедр на комментарии к своим работам, и «Солнечный удар» среди них не исключение. В документальном фильме «Легкое дыхание Ивана Бунина», вышедшем в телевизионный эфир почти за полгода до премьеры, он очень подробно объяснил, что хотел бы сказать своим фильмом, который на тот момент, скорее всего, еще не был до конца готов. Михалков провел прямую параллель между общественными процессами, которые проходили в России в начале прошлого века, и теми, что происходят сейчас, без обиняков обозначил «Солнечный удар» как фильм-предостережение, сопроводил рассказ о нем многочисленными цитатами из дневников Ивана Бунина и с непередаваемой горечью сетовал на то, что фильм из жизни маленького городка на берегу Волги ему приходится снимать на берегу Женевского озера. Тем самым Михалков,
figure class="banner-right"
var rnd = Math.floor((Math.random * 2) + 1); if (rnd == 1) { (adsbygoogle = window.adsbygoogle []).push({}); document.getElementById("google_ads").style.display="block"; } else { }
figcaption class="cutline" Реклама /figcaption /figure
Никита Михалков, который сейчас занимает все ключевые административные позиции в отечественном кинематографе и является одним из самых признанных русских режиссеров в мире, который к тому же как актер создал череду незаурядных образов, возможно, уже и сам может выбирать, на кого ему производить впечатление, а на кого нет. И, только связанный обязательствами подтверждать доставшийся ему в нелегкой борьбе статус первого кинематографиста страны, он раз за разом бросается в океан общественного мнения и не жалеет не сил, ни времени на то, чтобы доказывать свою правоту. Его активные действия часто создают дымовую завесу, которая окутывает со всех сторон само произведение и не всегда позволяет разглядеть те моменты, которые либо не укладываются в декларируемую идеологическую схему, либо не проговариваются им в силу разных причин.
Фильм, конечно же, о любви, о которой не говорят в публицистических программах. Никита Михалков в очередной раз воплотил киносюжет, с которым он уже сталкивался в обеих своих ипостасях, актера и режиссера, и не раз. У мужчины и женщины, которые любят друг друга, но которым не суждено быть вместе, есть только одна ночь. Они все знают, но без оглядки ввергаются в кратковременную пучину страстей, и это лишь усиливает последующую боль разлуки. В этот раз одному из персонажей приходится выстраивать очень сложную логическую конструкцию только ради того, чтобы оправдать эпизод, в котором герой Мартиньша Калиты, безымянный поручик, смотрит с вершины обрыва вслед уходящему пароходу, на котором уезжает так внезапно и безотчетно отдавшаяся ему женщина, даже имени которой он не потрудился узнать. С ним один в один рифмуется эпизод из «Сибирского цирюльника», где тоже была ночь страстей, косвенной платой за которую стали десять лет каторги для любовника. Ближе к финалу американка Джейн приезжает в Сибирь к осужденному юнкеру, не застает его, узнает, как развивалась его личная жизнь, по фотографиям и поворачивает назад. Каким-то сверхъестественным образом она попадает в поле зрения искомого каторжанина и заставляет его пережить немыслимые муки, которые так достоверно почти пятнадцать лет назад сыграл Олег Меньшиков. Тогда он изобразил жест отчаявшегося мужчины — закурил папиросу. Поручик из «Солнечного удара» бросается с невероятной высоты в воду и самозабвенно плывет.
Пароход как место действия и обилие кадров с работающими механизмами (Михалков, видимо, хотел их преподнести как олицетворение движения неумолимого времени, но они были восприняты совершенно иначе, особенно в контексте эротической сцены) напоминают о фильме Джеймса Кэмерона «Титаник». В «Солнечном ударе» мы тоже какое-то время наблюдаем мир, в котором все устроено почти идеальным образом. В нем беспечные люди живут в стиле водевиля: на их долю выпадают маленькие безопасные приключения вроде погони по всему пароходу за ускользающим шарфом, но лишь для того, чтобы слегка ее разнообразить. Шарф, который как живой летает над палубой, — цитата из «Рабы любви», еще одного фильма Михалкова, где опять всплывает тот же сюжет: они любят друг друга, но вместе им быть не суждено; мало того, герой не просто удаляется куда-то в Сибирь, он погибает, впрочем, как и главный герой «Титаника». Это едва ли не главная мифологема в необычайно цельном художественном мире Михалкова: стоит мужчине и женщине перешагнуть черту, максимально сблизиться, как сразу запускается какой-то страшный механизм, который одновременно возводит между ними непреодолимую стену и рушит идеальный мир, где шарф ни с того ни сего может сорваться и полететь куда-то вдаль.
Сам Михалков в «Солнечном ударе» появляется мельком на фотографии в узнаваемом образе судовладельца Паратова из «Жестокого романса» Эльдара Рязанова. И мы словно бы наблюдаем развитие альтернативного финала пьесы Островского, в котором Лариса Огудалова вышла замуж за того, в кого была влюблена. Как будто в этом случае Бог сжалился над Адамом и Евой и после того, как они отведали плодов с Древа познания Добра и Зла, дал им еще один шанс. Но еще одно искушение и следующее за ним грехопадение неизбежно. Мало того что оно неизбежно, так оно еще необъяснимо. Все, что нам предлагает Бунин, — фраза, слетевшая с уст незнакомки: «На меня точно затмение нашло…» Михалков заставляет поручика многократно повторять вопрос: «Как это случилось?», имея в виду прежде всего те метаморфозы, которые происходили в начале XX века с российским государством. Что в очередной раз заставило Каина отречься от Бога и пойти на своего брата Авеля, в какой степени Авель несет за это ответственность? Но в равной степени вопрос «как это случилось?» относится и к ночи, проведенной им с замужней женщиной в маленьком провинциальном городе. Объяснительная формула, вынесенная в название рассказа и фильма, «Солнечный удар», всего лишь говорит о том, что в жизни человека есть моменты, когда он не в состоянии себя контролировать, что существует предопределенная цепь событий, которые ему суждено пережить. Рано или поздно в жизни человечества наступают дни Каина — те самые трагические «окаянные дни», о которых писал в своих дневниках Бунин.