Экспресс в рай
Шрифт:
– Полагаю, вы не любите, когда лгут?
– Не очень, - признался Маат.
– Уж если говорить, то лучше откровенно.
– Только прошу вас, не задавайте вопросов, даже если они возникнут по ходу моего рассказа. Он может послужить вам для написания книги.
– Книги? Вы шутите! Меня в этот блок и поместили-то потому, что я не написал ни одного рапорта без ошибок.
Черты лица Бена обострились, а голос перестал быть звонким.
– Через шесть дней, - продолжал он, - мне идти на электрический стул. Шесть дней - это так долго, когда это все,
– Долго?
– удивился Маат.
– Постарайтесь понять меня, и вы убедитесь, что я прав. Маат, моя песенка спета. Когда я думаю об этом, прихожу к выводу, что все произошло слишком быстро! Конечно, при той жизни, которую я вел, мне не следовало надеяться дотянуть до старости. Жизнь сгорает незаметно, как свеча. Мне все равно... Уже ничего не поделаешь. Одни загибаются в своей кровати, другие попадают в переделку. Для меня - стул. Так что нечего нервничать: я знаю, как уйду из жизни и когда. Мне не страшна моя смерть, так же как не страшна смерть тех, кого я убил. Вы понимаете, что я хочу сказать?
Нет, Маат не понимал. Он не мог понять Бена, потому что не был приговоренным к смерти.
Но все-таки сказал "да".
– Тогда о'кей.
Сколько времени продержится еще Свид? По опыту работы Маат знал, что последние дни становятся невыносимыми для заключенных. Возмущение против уничтожения в конце концов пересиливает все остальное. Были такие, которых надзирателям приходилось оглушать, чтобы дотащить до стула. А там дожидались, когда они очнутся, чтобы включить ток.
Бен продолжал:
– О настоящем волке судят по тому, как он погибает. Нужно уметь держаться, когда пришел конец. О! Я отлично знаю: не очень приятно ждать, когда за вами придут. Самое тяжелое, Маат, это видеть, как угасает свет в одно и то же время. Каждый раз, когда это происходит, я думаю: "Еще один приятель сел на сковороду..." И от этой мысли сразу холодеет в животе. Поэтому, когда наступает положенный час, я ложусь ничком, крепко закрываю глаза и затыкаю уши, чтобы не слышать тех, кто орет, как сумасшедший, пытаюсь думать о нормальных вещах, и это проходит... Как видите, просто...
"Не так уж это просто", - подумал Маат. Ему казалось, что он знаком со всеми ужасами, которые существуют на земле. Он знал, как переворачивается от взрывов земля, он перевязывал растерзанные тела солдат. Там, на войне, не все бомбы убивали... Однако эта железобетонная клетка с ослепляющим светом, этот медленно говорящий человек с холодным взглядом превосходили все ужасы, порожденные войной.
Знать же, что умрешь через столько-то часов, умрешь молодым и красивым, чувствовать жестокую неизбежность конца - это настолько варварское дело...
– Недавно, - сказал Бен, - перед тем, как вы заступили на дежурство, приходил пастор с подобающей случаю мордой. Он начал заливать мне что-то о вечной жизни. Черт побери, Маат, что мне сейчас вечная жизнь? Вечная жизнь! Надо же! Значит, жизни на земле недостаточно, если хотят добавки? Я спросил у него, буду ли я иметь право убивать в той вечной жизни.
– Вы ему рассказывали о своем прошлом?
– Как бы не так! Я понимаю, вас интересует моя история, я же говорю обо всяких пустяках.
Он выплюнул окурок и вытянул ноги. Его спокойствие раздражало Маата, которого трудно было отнести к разряду нервных. Маату хотелось уйти, но неуемное любопытство приковывало его к месту, а беспокойство нарастало. Это смутно напоминало ему одно из беспорядочных отступлений, когда глупо останавливаешься, не зная, сзади враг или впереди. А бежать страшно.
– Так вот, - сказал Бен, - начал я, когда мне едва исполнилось девятнадцать, летом. Заметьте, я никогда не считал, что возраст в этом деле имеет значение. Думаю, для этого нужно быть предназначенным.
– Для чего?
– глупо спросил Маат.
– Для убийства, для чего же еще! Вас это удивляет?
– Боже! Для этого нужна по крайней мере веская причина.
– У меня она была, - усмехнулся Бен.
– Могли бы выбрать что-нибудь другое... Бен резко оборвал его:
– От своего несчастья не убежишь, если используешь те же ходы, что и все. Мне никогда не приходили в голову "ваши" решения. Я, можно сказать, бросился, очертя голову: ведь каждый должен построить свою жизнь сам.
"Это уж слишком, - подумал Маат, шокированный таким откровенным признанием.
– Что же с ним произошло? Что с ним могло произойти, чтобы, размышляя, как все, он оказался здесь?"
– И как же это случилось?
– робко спросил Маат.
– Это случилось, потому что должно было случиться, - резко ответил Бен. Я жил в двух милях от Эвансвилла, в Индиане. Если появится свободное время, побывайте там. Увидите, там очень красиво. Мой городишко назывался Мэйкомб Филдс. Размером он, как говорят, с носовой платок. Зато с промтоварным магазином, торгующим и машинами для фермеров, кинотеатром для субботних выходов и респектабельным баром, где последнее убийство произошло где-то около 1885 года. А так полная пустота, как скорлупа выеденного ореха. До самой смерти моя старушка держала продовольственный магазинчик и зарабатывала достаточно денег, чтобы считаться приличным человеком. Я бросил школу в тот самый день, когда ее хоронили.
Мне было пятнадцать лет. Все время, что я жил в Мэйкомб Филдс, я жил на деньги, которые оставила мне мать. Когда было желание, я подрабатывал на фермах за несколько долларов... Можете мне поверить, это было действительно хорошее время. К сожалению, у меня его было не так уж много.
Огонек радости вспыхнул в его глазах. Он посмотрел на Маата, и тот впервые увидел, как молод его собеседник. Эта застывшая маска, словно из гипса, которая была ему свойственна, принадлежала человеку зрелому. А быстро прошедшая радость, изменив взгляд, показала его настоящий возраст.