Экстренная связь с машинистом
Шрифт:
Л е н о ч к а. Уехала, говоришь?
С о в к о в. Да. В двадцатом году.
Л е н о ч к а. Ладно, Совков. Жалко Кшесинскую. И тебя тоже… (игриво). Ну, а… что мне за это будет?
С о в к о в. То есть?
Л е н о ч к а. Ну, как же… Я ведь благое дело делаю. Мужа бывшего безбилетного до Москвы везу.
С о в к о в. Но у меня ничего нет!
Л е н о ч к а. А картины твои? Помнишь, та, что мне нравилась? С малиновым зайцем… и с этими, как их… сукулентами. Она сейчас где?
С о в к о в (бледнея). Там же, где и всегда. На стене.
Л
С о в к о в (после паузы, доставая из кармана ключи). И откуда в тебе, Леночка, эта хваткость? Раньше ты такой не была. Меняешься на глазах… Вон, коготки-то какие вырастила! Цепкие! Это все твой машинист, Миша. Его наследие. Ты, кстати, замуж-то за него вышла?
Л е н о ч к а (рассматривая себя в зеркальце). Вышла? Ты что, Совков, с Луны упал?! Я давно развелась!
С о в к о в. То есть, как?! Ничего не понимаю. Ведь только месяц прошел с тех пор! Ты шутишь?
Л е н о ч к а. Какие шутки?
С о в к о в. Да, но ведь… ты его любила. Бегала на Московский вокзал. Зря, что ли? Я, между прочим, все помню! Изменяла мне… А я страдал. Теперь это неважно, но тогда…
Л е н о ч к а. Боже, Совков, не будь ребенком. Если хочешь знать, я и ему изменяла.
С о в к о в (многозначительно). Королева любила налево… Я и не сомневаюсь: для тебя в койку влезть, все равно, что пирожное съесть.
Л е н о ч к а. Тебе бы, Совков, на ниве просветительства трудиться. Знаешь, я вот думаю: зря ты от студии отказался, зря. Дети – очень благодарный материал.
С о в к о в. Мне, Леночка, тогда не до студии было. У меня жизнь рушилась. Личная.
Л е н о ч к а (язвительно). Это, Гена, не личная, это общественная рушилась. Тебя из Союза исключали. За пьянство и неуплату членских взносов.
С о в к о в. Да?! А чем занималась ты? Вешала в мой шкаф рубашки любовника?!
Л е н о ч к а. А ты?
С о в к о в (резко). Я? Я картины писал. На холсте. Маслом!
Л е н о ч к а (постепенно заводясь). Что ты говоришь?! Маслом?! Неужели?! Нет, мой милый, только не масло! Отнюдь! (вскакивает, начинает ходить по коридору). Насколько я помню, это была пастель! Позже – гуашь, дальше – акварель и темпера по дереву, затем тебя увлекла графика! Еще ты клеил мех на картон, делал коллажи из пуговиц-ключей-газет и снимал кино! Ну, как же! «Новый сладостный стиль»! Тебя манила архитектура, ради постижения этого несчастного Баухауза, ты выучил немецкий язык! А потом, десять лет, ты бредил инсталляциями Энди Уорхола, безумными идеями дадаистов, постигал Кандинского, пытаясь объединить цвет, движение и музыку; вслед за тем написал пьесу – пьесу абсурда, объявив себя новым Альфредом Жари! Вероятно, у тебя открылась мания величия! Ты плевал на коллег и критиков, когда они хором заявляли, что из каждой строчки этого жалкого действа торчит теория! Ты морочил людям голову! Но ее поставили! Более того, заплатили гонорар! Неслыханно! Но последнее откровение,
С о в к о в (медленно). Господи, Леночка! Как ты можешь?! Как ты можешь так говорить? После стольких лет… не понимаю… Ведь ты ничего не знаешь! Может, ты нездорова? Я художник, творец, я создаю новые миры, я открываю их людям!
Л е н о ч к а. Возможно. Но ты очень подвержен влиянию извне. На тебя легко давить. Отсюда все твои метания. Вспомни историю с Лимоновым: ты так любил его книги, что чуть не вступил в Национал-большевистскую партию!
С о в к о в. Это было давно… Я был молод, я искал, экспериментировал…
Л е н о ч к а. С моей жизнью! Удачнее всего получился именно этот эксперимент! (швыряет в Совкова кота).
С о в к о в (ловя игрушку). По-моему, ты несправедлива…
Л е н о ч к а (иронически). Ну, разумеется! Зато ты у нас весь такой правильный!
С о в к о в. Как вашему величеству будет угодно… (кланяется).
Л е н о ч к а. Скажите пожалуйста! Что-то твоей особе слишком много внимания нынче! А я вообще никого не интересую!
С о в к о в. Неправда! Ты меня очень интересуешь!
Л е н о ч к а. Еще бы! Когда тебе что-нибудь нужно! Статью для каталога сочинить, или в Москву задарма съездить…
С о в к о в. Думаю, ты меня упрощаешь. Мы, как-никак, десять лет вместе прожили, я тебя любил…
Л е н о ч к а. Ты, Совков, не меня, ты себя любил эти десять лет, понимаешь?! И страдал только оттого, что тебе нравилось страдать, нравилось! Потому что ты – мазохист!
С о в к о в. Ой, не пойму я: ты что, отношения решила выяснить, да? На ночь глядя?
Л е н о ч к а. Да! Именно!
С о в к о в. Глупо! (садится напротив Леночки, достает из кармана яблоко). Хочешь?
Л е н о ч к а. Нет.
С о в к о в (жует яблоко). А знаешь ли ты, Леночка, в чем главное и очевидное преимущество человека на этой земле? (пауза). Чем ты, я, да и вообще – все мы отличаемся, ну, например, от яблока? (пауза). У нас всегда есть выбор!
Л е н о ч к а. Выбор? Странно. Все эти годы ты утверждал обратное.
С о в к о в. Правда?
Л е н о ч к а. Ну, да. Ты говорил, что нет никакого выбора, все подвержено влиянию планет, все живет и развивается в строгом соответствии с положением светил на небе. Так?
С о в к о в. Не совсем. Про отсутствие выбора я не говорил. Я говорил, что звезды склоняют, но не обязывают.
Л е н о ч к а. Ну, хорошо, хорошо, склоняют. К чему все это?
С о в к о в. Не знаю. Просто захотелось поделиться. Порыв, настроение… Я ведь теперь звезды рисую…
Л е н о ч к а. С натуры?