Экстренный случай

Хадсон Джеффри

— Будьте добры, Энджела, повернитесь.

Она повернулась на спину и протянула мне руку. Хэмонд от удивления застыл на месте. Я наложил жгут и помассировал ей руку в изгибе локтя, чтобы надулись вены. Затем ввел в вену иглу. Она молча следила за мной. Сделав вливание, я отошел, сказав:

— Ну, вот и все.

Она посмотрела на меня, затем на Хэмонда, снова на меня.

— Сколько вы мне ввели?

— Достаточно.

— Десять миллиграммов? Вы ввели мне десять? — Она начала приходить в возбуждение.

Я ободряюще погладил ее по руке.

— Волноваться не стоит.

— А может, двадцать?

— Да нет же. Всего два. Два миллиграмма. Это вас не убьет, сказал я ласково. Она застонала и отвернулась от нас.

— Что вы хотите доказать? — спросила она.

— Вы сами знаете, Энджела.

— Но два миллиграмма. Это…

— Как раз достаточно, чтобы вызвать симптомы. Холодный пот и судороги и боль — первые симптомы воздержания.

— Господи!

— Это вас не убьет, — снова повторил я. — Вы же сами знаете.

— Вы негодяи. Я не просилась сюда, я не просила, чтобы мне…

— Но вы здесь, Энджела. И в ваши вены уже введен налорфин. Немного, но достаточно.

Она начала покрываться каплями пота.

— Я не могу больше, — сказала она.

— Мы можем ввести вам морфий.

— Я не могу больше! Прошу вас. Не хочу.

— Расскажите нам, — сказал я, — о Карен.

— Сперва дайте мне морфию.

— Нет!

Хэмонд не на шутку забеспокоился. Он двинулся к кровати. Но я его отстранил.

— Расскажите нам, Энджела.

— Я ничего не знаю.

— Тогда мы подождем до появления симптомов. И вам придется рассказывать, визжа от боли.

— Я не знаю, не знаю я! — Ее начала бить дрожь, вначале слегка, а затем все неудержимей.

— Будет еще хуже, Энджела.

— Нет, нет… нет…

Я извлек ампулу морфия и положил на стол перед ней:

— Расскажите нам.

Дрожь усиливалась. Энджела начала биться в судорогах, так что кровать ходила ходуном. Я бы пожалел ее, не знай я того, что она сама вызвала у себя эту реакцию.

— Ладно, — задыхаясь сказала она. — Я это сделала. Я была вынуждена.

— Почему?

— Из-за слежки. Из-за клиники. Из-за клиники и слежки.

— Вы крали из хирургического отделения?

— Да… немного, совсем немножко… но мне хватало…

— Сколько времени это длилось?

— Три года… может, четыре… А на прошлой неделе Грек ограбил клинику… Грек Джонс. Началась слежка. Всех проверяли…

— И вы уже не могли воровать?

— Да…

— Что же вы стали делать?

— Пыталась покупать у Грека. Он требовал денег. Много.

— Кто предложил сделать аборт?

— Грек.

— Ради денег?

— Да.

— Сколько он потребовал? — спросил я, наперед зная ответ.

— Триста долларов.

— Итак, вы сделали аборт?

— Да… да… да…

—

А кто давал наркоз?

— Грек. Это было несложно. Тиопентал.

— И Карен умерла.

— У нее все благополучно обошлось. Все было как следует, когда она уезжала…

— Но позже она умерла.

— Да… о Боже, дайте мне морфия, скорее…

— Сейчас дадим. — Я еще раз наполнил шприц водой и снова сделал ей внутривенное вливание. Она тут же успокоилась. Дыхание ее стало ровным, почти спокойным.

Хэмонд отер рукавом пот с лица.

Мы прошли в ординаторскую — небольшую уютную комнату с двумя креслами и столом. На стенах были развешаны таблицы с подробными инструкциями, какие меры следует принимать в экстренных случаях.

— Хочешь выпить?

— Да, — сказал я.

Хэмонд открыл шкафчик и достал из глубины бутылку.

— Водка, — объявил он, открыл бутылку и отхлебнул прямо из горлышка, потом передал ее мне. Пока я пил, он сказал: — Ты что-то очень скверно выглядишь.

— Как нельзя лучше, лучше, лучше… — сказал я и закрыл глаза. Веки трудно было держать открытыми. Они налились тяжестью и смыкались помимо моей воли.

Он сунул руку в карман, вытащил фонарик и посветил мне в лицо. Я старался смотреть в сторону: свет слишком яркий; от него болели глаза. Особенно правый.

— Посмотри на меня. — Голос был громкий, повелительный. Голос сержанта на плацу. Отрывистый и раздраженный.

— Отвяжись! — сказал я, но сильные пальцы легли мне на голову, пригвоздив к месту, и фонарик светил прямо в глаза.

— Да хватит же, Нортон.

— Джон, не вертись.

— Хватит! — Я закрыл глаза. Я устал. Устал ужасно. Мне хотелось бы заснуть на целую вечность. — Дай мне эмбрион, — сказал я и удивился, зачем я это сказал. Чушь какую-то сказал. Или нет? Все путалось. Правый глаз болел. Головная боль сконцентрировалась как раз за правым глазом. Словно какой-то карлик стучал там молоточком. Меня вдруг затошнило, внезапно, без всякой причины. Нортон сказал:

— Ну, быстрее, давайте начинать.

А затем они внесли трепанатор. Я с трудом видел его, веки смыкались, и меня стошнило. Последнее, что я сказал, было:

— Не дырявьте мне голову.

ПЯТНИЦА. СУББОТА И ВОСКРЕСЕНЬЕ,

14, 15 и 16 октября

Ощущение было такое, будто кто-то пытался отрезать мне голову, но попытка не увенчалась успехом. Проснувшись, я нажал кнопку вызова сестры и потребовал сделать мне еще один укол морфия. С милой улыбкой, гак обычно разговаривают с капризными больными, она мне отказала, после чего я послал ее к черту. Ей это не очень понравилось, и она ушла из палаты. Вскоре ко мне вошел Нортон Хэмонд.