Экстрим на сером волке
Шрифт:
— Дело у вас какое? Или просто гуляете?
Я округлила глаза.
— Ну.., в общем, в двух словах и не рассказать.
На лице Зинаиды появилось выражение детского восторга.
— Я никуда не тороплюсь, — заверила меня она, — времени до усрачки.
— Скажите, вы давно в Грызове живете?
— Родилась тут.
— Всех, наверное, знаете.
— А как же, — подбоченилась Зина.
— Может, вспомните, не пропадали ли у кого дети?
Девочка-подросток?
Зина усмехнулась:
— А
— Надо.
— Ишь какая! Я рассказывай, а она рот на замок!
Сначала сама говори!
Я навалилась на доску, разделявшую нас с Зиной, и, понизив голос, спросила:
— Тайны хранить умеешь? Никому не разболтаешь?
Зинаида постучала большим кулаком по подушкообразной груди:
— Могила!
И тут в магазинчик ввалилась баба, черноволосая, тощая, похожая на потрепанную ворону. Мы мгновенно замолчали.
Блестя глазами, бабенка прогундосила:
— Зинк! Хлеб есть?
— Неа, приходи, Таньк, в ужин.
— Ага, понятно, — кивнула Таня, но не ушла.
Она принялась медленно ходить вдоль прилавков, вздыхать, одергивать застиранный ситцевый халат и чесать голову. Затем вытащила из кармана потертый кошелек и стала перебирать монетки.
— Шла бы ты домой, — не вытерпела Зина, — булки после шести привезут.
— Ага.
— Ступай.
— Уж и постоять нельзя. Да вы болтайте себе, — разрешила Таня, — я не слушаю совсем.
Зина подмигнула мне и сказала:
— Тушенку покупать не стану. Ишь, заломила по сорок рублев за банку. Сама за такие деньги жри!
Я тут же включилась в игру.
— Ну ты жадная! На складе по тридцать девять беру!
Мне заработать тоже надо!
Таня помаялась еще несколько секунд, а потом выскочила за дверь.
— Во дрянь! — воскликнула Зина. — Прямо чует, когда о важном толкуют! Мигом прибежит и уши греет!
А ты сообразительная! Другая и закудахтать могла:
«Какая тушенка?!»
— Ты тоже не промах, — похвалила я собеседницу.
Зина расплылась в довольной улыбке.
— Ага, и дети мои так считают! У других сволочи повырастали, хоть и при отцах. А я своих одна в зубах тянула, выучила, в город отправила, теперь людьми стали. Один врач, другая учительница. Приезжают с подарками, отдыхают и говорят: «Кабы не ты, мамка, капец нам. Все умеешь, все можешь, чистое золото».
Таньку набок скосорыливает, когда такое слышит, мы соседи. Только у ней сын алкоголик горький. Так что у тебя за дело?
Я вздохнула:
— Много лет назад в Грызове должна была исчезнуть девочка-подросток. Причем внезапно. Вечером гуляла, а утром испарилась. Родители шума не поднимали. Вполне вероятно, что они пьяницы или многодетные бедняки. Спустя некоторое время эти люди должны были сделать какое-то приобретение, большое, ценное… Понимаете, Зиночка, я на самом деле частный детектив, и мне
— Чистая Санта-Барбара, — воскликнула Зина, — во, блин! Ща подумаю. У Роговцевых ребенок помер, от дифтерита, они его похоронили.
— Нет, не годится.
— У Аньки Соломатиной сын в Москву учиться уехал, она всем хвасталась, как он там устроился, башли косой режет. Потом менты явились, и выяснилась правда: в тюряге Ленька.
— Опять не то.
— Так многие уезжали, — растерянно сказала Зинаида, — бегут отсюдова. Ленка Переверзева парикмахер в столице, здеся только ночует, Алка Шнырева шмутярой на рынке торгует, Пашка Венкин женился на москвичке…
— Не о них речь! Подросток пропал бесследно и внезапно!
Зина покусала нижнюю губу, потом стукнула кулаком по прилавку.
— Во! Таньку видела? Ну ту, что сейчас здесь крутилась, подслушать, о чем балакаем, хотела?
— Конечно.
— У ней сестра есть, старшая, Фимка.
— Как?
— Серафима. Только наши ее Фимкой кликали.
Танька замуж вышла за Мишку-пьяницу и мыкалась с ним, пока мужик под электричку не попал. А Фимка детей так нарожала! С ней лишь ленивый не спал. Никому не отказывала! Сколько ребят настрогала, не помню, то ли восемь, то ли девять, я в них путалась. Отцы разные, а малыши одинаковые: беленькие, глазастенькие, живчики такие. И, что интересно, все мальчишки, кроме первой. Та девка, Анжелика…
Я внимательно слушала Зину. Увы, рассказанная ею история не казалась мне необычной. Сколько живет в российских деревнях баб, бездумно производящих на свет потомство? Какое количество оборванных, грязных ребятишек с замиранием сердца ждет лета, когда на огороде наконец полезут из земли морковка, кабачки, картошка… Стайки голодных детей ночью шуруют по чужим огородам, своего-то нет, вот и пытаются своровать немного еды.
Анжелика была именно из таких. До октября девочка бегала босиком, а потом влезала в валенки. На фоне далеко не богатых грызовцев ее мать, Фимка, казалась абсолютной нищетой. Зимой в избе не топили, не было дров. Анжелика шастала в ближайший лес за хворостом, но какой толк от прутьев? Вмиг сгорев, они не давали никакого тепла, и хлипкий дом снова покрывался изнутри инеем.
Фимка же не обращала внимания на стужу. Ей, вечно пьяной, мороз был по барабану и даже в некоторой степени радовал. Очередной произведенный на свет младенец, как правило, в январе-феврале благополучно умирал от стужи, и мать облегченно вздыхала: одной обузой становилось меньше.
Зина жалела Лику. Иногда зазывала девочку к себе и кормила горячим супом, а порой отдавала ей старые вещи своей дочери. Однажды летом Зина позвала Анжелику. Девочка мигом принеслась на зов и спросила:
— Воды вам натаскать? Мухой обернусь.