Экзамен
Шрифт:
— Не забивай ты себе, Мишук, мозги, — ворчал Степанишин, стаскивая со своего подопечного сапоги. — Начальству виднее, как поступить. Ты не думай, нашего Лобастого на мякине не проведёшь. Если отпустил Бота, значит, на то есть причины. Да и как было не отпустить, если сам Осипов в ходатаях выступил? Ты подумай: если твой Бот и в самом деле не Бот, а Колесин, так это мы установим завтра же, и тогда Осипов его не прикроет. А если ошибочка вышла, то тогда, как говорит Грицько Кравченко, звиняйте… Ладно, — заключил Степанишин, — давай хорошенько выспимся, а завтра всё станет на свои места.
Но
Миша быстро вскочил, растолкал Степанишина, и они, кое-как одевшись, выбежали на улицу. В холодном сыром воздухе выстрелы звучали, как удары пастушеской плети.
— Давай в ЧК, — скомандовал Степанишин и припустил вдоль дувала.
Рябинин еле поспевал за ним. Они миновали пустынную улочку, сокращая себе путь, перепрыгнули через забор и задами вышли к домику с резным крылечком, где размещалась Ташкентская ЧК. Домик горел ярким факелом. В свете пожара мелькали тени в высоких папахах, слышались отрывистые команды.
— Что же тут творится? — захлебнулся от злости Степанишин. — Как же они, сволочи, посмели… Ну, я их сейчас… — Он вытащил из кобуры браунинг и прилёг за дувалом. — Миша, ложись. Мы им сейчас всыплем.
— Это басмачи? — шёпотом спросил Миша.
— Нет, не басмачи…
Но ответил Мише не Степанишин. Кто-то тронул его рукой за плечо и горячо задышал в затылок.
— Макарыч, тут ещё кто-то.
— Это я, — послышался знакомый голос с заметным акцентом. — Это я, Ахмад.
— А ты-то здесь откуда? — удивился Степанишин. — Давно прибежал?
— А я и не бежал. Я ночевал в дежурке. Пришёл ночью с задания и хотел уснуть. Только, понимаешь, чапан свой расстелил — слышу, стреляют и ругаются нехорошо. Сначала во дворе стреляли, потом в помещении начали.
— Ахмад, ты толком можешь? Кто стрелял, где и зачем?
— Могу. Тут сутолока поднялась, но я всё же разобрал: ЧК окружил эскадрон охраны Осипова. Всех, кто был в здании, арестовали.
— А Фоменко?
— Товарища Фоменко тоже арестовали. И очень били. Потом подожгли дом, понимаешь. А командовал всеми высокий, длинный такой.
— Бот?
— Может быть, Бот. Не знаю. Ему кричал один: «Господин ротмистр!» — а он на него: «Не смей, болван, ещё не время!» Да, так сказал, понимаешь. Что делать будем, Макарыч?
Макарычу пришлось менять первоначальный план: он понял, что стрельба из двух пистолетов по эскадрону противника ни к чему не приведёт.
— Будем пробираться к Дому свободы. Или в крепость. Нужно взять верный Советской власти отряд и выбить мятежников. Жаль, что документы спасти не удастся.
Но раздобыть верный революции отряд Степанишину не удалось. Он не понимал, да и никто тогда не мог понять, какой разворот приняли события в Ташкенте. Макарычу казалось, что виной всему Бот, который мстит чекистам за свой дневной арест. Председатель ЧК Фоменко, которого везли связанным на грузовике неведомо куда, полагал, что мятежники — остатки недобитой Туркестанской военной организации. И только нарком по военным делам
После переворота Осипов планировал начать наступление на Закаспийском фронте в тыл красным войском, чтобы быстрее соединиться с англичанами. Он был уверен, что бухарский эмир, поставленный перед свершившимся фактом, окажет ему поддержку войсками.
Ночь на 19 января стала в Ташкенте «ночью длинных ножей». Вышедшие из подполья белогвардейские дружины, отряды гимназистов и студентов, взбунтовавшиеся против Советской власти подразделения 2-го пехотного полка под командованием ставленников Осипова захватывали правительственные учреждения, врывались в дома активистов, проводили аресты.
Застигнутое врасплох правительство республики не сумело быстро оценить ситуацию. Осипов, обосновавшийся в штабе 2-го полка, в ту же ночь вызвал к себе большинство народных комиссаров якобы для того, чтобы обсудить создавшуюся в городе обстановку. К утру четырнадцать видных коммунистов Ташкента были предательски умерщвлены.
Но об этом пока не знали ни Степанишин, ни Рябинин, ни Ахмад. Возле Дома свободы они наткнулись на конное оцепление. Макарыч принял было красноармейцев за своих, но Рябинин неожиданно чуть не столкнулся с матросом, который приходил днём за Ботом, и успел шепнуть Степанишину на ухо: «Это мятежники».
Чекисты попытались проскользнуть к крепости, где стояли надёжные части, но все пути к старой цитадели оказались блокированными. В одной из стычек с патрулями Макарычу пришлось пустить в дело браунинг.
Покружив со спутниками по городу битых два часа, он, наконец, принял окончательное решение:
— Будем, ребята, пробиваться в железнодорожные мастерские. Там рабочий класс, а он, как вы знаете, никогда ещё Советскую власть не подводил.
… Во дворе мастерских страсти накалились до предела. Шёл митинг. Рабочие сбились плотной толпой вокруг самодельной трибуны, напряжённо вслушиваясь в слова оратора.
— Контрреволюция подняла голову… (Чекисты с трудом разбирали отдельные фразы.) Она хочет залить кровью Ташкент, открыть фронт англичанам… Мы должны чётко ответить себе ка вопрос: с кем мы, рабочие?
— А с кем Осипов? — крикнул кто-то из толпы. — Он ведь тоже Советская власть.
Поднялся шум, свист. Кто-то кричал «долой», кто-то вопил «бей». Оратора стащили с трибуны.
Его сменил другой, в белой рубашке с галстуком и в пенсне.
— А ведь товарищ прав, — сказал он. — Товарищ, как говорится, зрит в корень. Мы, к сожалению, не знаем, какую позицию занимает товарищ Осипов. Мы не знаем: это мятеж против Советской власти или действия, которые помогут эту власть укрепить?