Экзорцист: Проклятый металл. Жнец. Мор. Осквернитель
Шрифт:
На самом деле выбраться из камеры не проблема. Проблема – что делать дальше. У меня, знаете ли, нет ни малейшего желания переселиться в сырой каменный мешок из-за неудачной попытки побега.
Проснувшись на рассвете, я умылся и по заведенной традиции отжался шесть дюжин раз. Потом немного поколебался, но все же решил устроить пробежку. Восемь шагов до окна, восемь шагов до двери. Когда сбилось дыхание и начала кружиться голова, улегся на холодный каменный пол, уперся ногами в койку и принялся качать пресс.
А как иначе? Заплыть жирком в таких условиях – плевое дело. Не хотелось бы.
Тут лязгнул запиравший окошко засов, я плюхнулся на кровать и, как обычно, выставил в сторону двери средний палец. Не менее традиционно усатый надзиратель помянул бесово семя и отправился дальше.
А я в который уже раз обругал себя за несдержанность.
Нет, не за неприличный жест, ерунда это. Проявить благоразумие стоило пару лет назад, в разгар нашумевшего в определенных кругах дела «Ржавой кирки». Так нет же – сорвался! Кому не стоило, нахамил, кому стоило – но втихаря! – прилюдно физиономию начистил. И угодил сюда.
И, что самое паскудное, всерьез меня теперь в надзорной коллегии никто не воспринимает. Использовать используют, а все разговоры об освобождении обычно заканчиваются ни к чему не обязывающей фразой «поживем – увидим». Уроды…
Как обычно, пришли за мной ближе к полудню. Но вместо тюремных надзирателей пожаловали крепкие парни, изукрашенные очень уж необычными татуировками, не похожими ни на воровские наколки, ни на те, что набивают себе в портовых кабаках подвыпившие моряки. Никаких ножей, виселиц, якорей, утопленников и русалок – у старшего на шее перевернутый пентакль виднеется; у того, который мне кожаное одеяние брата-экзорциста приволок, из-под обшлага на кисть вязь странных символов выползает. Разве что третий мордоворот простенькой восьмиконечной звездой на виске отделался.
– Собирайся, – распорядился старший.
Кучей сваливший на кровать одежду парень отошел к двери, его напарник прошелся по камере, с интересом поглядывая по сторонам.
Я смерил хмурым взглядом пожаловавших за мной мордоворотов и принялся разбирать одежду. Штаны, сапоги, перчатки. Широкополая шляпа и плащ со споротыми бубенцами. Не хватает только маски, но она, по большому счету, и ни к чему.
– Ну? – поторопил меня бугай с вытатуированной на виске звездой, поймал спокойный взгляд командира и сразу же заткнулся.
– Что – ну? – Я напялил кожаную шляпу и принялся застегивать плащ.
Парень промолчал. Старший тоже не стал сотрясать воздух впустую и молча указал на выход.
– Опять чокнутого какого-нибудь приволокли? – Сдвинув широкополую шляпу на затылок, я остановился в дверях.
– Иди давай.
– Куда?
– Дорогу не знаешь?
– А вы?
– Заткнись и шагай! – вполне ожидаемо рявкнул наконец выведенный из себя старший охранник.
Короткостриженый верзила выглядел лет на сорок, но явно был способен
– Знаешь, сержант, – широко улыбнулся я, – если дойдет до мордобоя, самое меньшее – кто-то из нас не придет туда, где ему сегодня стоит появиться. Такая вот ерунда…
– Тебя ждут в зале дознания. Задачу поставят на месте. – Сержант глянул на расплывшегося в довольной улыбке надзирателя и нахмурился. – Такой ответ тебя устроит?
– Пошли тогда, раз уже ждут, – тяжело вздохнул я и зашагал к перегородившей коридор решетке. А чего тянуть-то? Интересно же, чего в этот раз у них стряслось.
В зале дознания меня и в самом деле уже ждали. И даже успели подготовиться: развешанные на стенах светильники оказались заправлены ламповым маслом, в жаровне курилась легким дымком заранее заготовленная травяная смесь, щедро сдобренная сосновой смолой. А вокруг намертво приколоченного железными костылями к полу стула, занятого заголенным по пояс арестантом, и вовсе кто-то мелом вывел несколько вписанных в круг пентаклей.
– Светильники зажигайте, – распорядился я и оглядел собравшихся в зале людей.
А компания подобралась, надо сказать, необычная. Из надзирателей – никого, светильниками подручные сержанта занялись. Писарь за небольшой конторкой в углу пристроился, перья подтачивает. Лекарь тюремный со скуки мается, но ему деваться некуда – служба есть служба. Да еще непонятный хлыщ, выражением бородатого лица напоминавший обиженного на весь белый свет приказчика, от стены к стене вышагивает. Только вот приказчику здесь делать совершенно нечего. Приказчик здесь исключительно на том самом стуле посреди пентакля оказаться может…
Дождавшись, пока охранники разожгут все светильники, я прошелся вдоль стен, разглядывая свежую побелку. Нигде ни трещинки, ни темного пятнышка. Потолок тоже в порядке. На полу натоптано, но это не беда. Главное, линии пентаклей нетронуты.
Я прикрыл глаза и попытался ощутить энергетику подземелья. И сразу будто в потолок макушкой ткнулся. Ни вздохнуть, ни выдохнуть – ребра в ободья рассохшейся бочки превратились. Смахнув покатившиеся из глаз слезы, я помотал головой и направился к тюремному лекарю. Открутил крышку с протянутой эскулапом фляжки, чуток пригубил обжегшей глотку огнем полынной настойки и спрятал пузатую емкость под плащ.
– А… – разинул рот ошарашенный такой наглостью лекарь.
– Потом верну, – отмахнулся от него я и вернулся к арестанту.
Тот был средних лет, сутулый, с гнилыми зубами и явно неоднократно ломанным носом. Худой до торчащих из-под кожи ребер. Сама кожа желтоватая, под глазами – темные синяки. На руках и груди блеклые, будто полусведенные, наколки: пронзающая сердце пика, череп, кандалы. Так, а вот это уже интересней! Сломанная кирка! Отсидел, значит, и вышел? И не где-нибудь, а в «Ржавой кирке» срок мотал…