Элегантность
Шрифт:
– Правда?! – Он задирает голову и с детским восхищением разглядывает табло. – Кле-ево! Ну-ка, Луи, вернись и снова зайди, чтобы я прочитал, что там напишут!
– Ну уж нет, Даррен, – решительно заявляю я и подталкиваю его к стойке бара, подальше от зоны действия суровых охранниц-вышибал. – Сюда заходят только один раз. Теперь просто жди, когда войдет кто-нибудь новенький. Таковы правила.
– Ух ты! – восклицает он с благоговением в голосе. – Тут, оказывается, и правила свои есть!
Мода вообще держится на правилах, как и модные места. Мы же не хотим выпивать в простом баре через дорогу от работы.
– Нет, это фантастика! – кричу я, посылая воздушный поцелуй в сторону видео, вернее, какому-то мужику на экране, который писает в туалете.
А уже в следующий момент, отхлебнув мартини из бокала Колина, вставляю свою фразу в его рассказ:
– Да они просто орали друг на друга!
И тут же, прикрыв рот ладонью, шепчу одной из моих новых подружек, с которой мы провожаем взглядом долговязую модель, томно скользящую в сторону дамского туалета:
– Действительно, страшна до блеска!
Все, что я изрекаю, произносится не иначе как с восклицанием. Подолгу я не разговариваю ни с кем, но так или иначе участвую во всех разговорах сразу. А вечером, когда держаться на ногах уже становится проблемой, мы сидим в обнимочку, уткнувшись носом друг другу «в жилетки», и со страдальческим видом признаемся в любви: «Я тебя обожаю! Нет, я правда тебя обожаю!» При этом каждый многозначительно смотрит в глаза собеседнику, что сделать тоже не так уж легко, потому что в глазах двоится.
На следующее утро я пытаюсь оправиться от похмелья, спасаясь чашечкой кофе и хлебцами, которые поджарила Риа. Вчера она не смогла пойти с нами. Я зашла за ней на работу, но в последнюю минуту она заныла и сказала, что у нее совсем нет настроения видеть всех этих людей и слышать этот шум.
– Ты так никогда ни с кем и не познакомишься, если будешь все время торчать дома, – назидательно произношу я, укоризненно грозя пальчиком.
Занятая чтением журнала, она переворачивает очередную страницу и говорит:
– А ты с кем-то познакомилась?
Я смутно припоминаю горластого менеджера, тащившего меня куда-то за рукав, женатого фотографа, собиравшегося «высокохудожественно» запечатлеть меня, еще одну девчонку и некоего бисексуала, бывшего военного…
– Не важно, – заявляю я, с трудом намазывая масло на хлебец, так как руки чудовищно трясутся. – Главное, что я куда-то хожу, в чем-то участвую. Тебе тоже нужно участвовать, Риа, а то ты, по-моему, засиделась. Явно от меня заразилась.
– Это точно, – бормочет она, переворачивая следующую страницу и улыбаясь, как Мона Лиза.
Она листает «Вог», и я краем глаза успеваю заметить с изрядной долей раздражения, что они начисто отказались от целого направления ретро «а-ля семидесятые», полностью заменив
– И с чего они взяли, что люди все бросят и начнут покупать себе такую пошлятину, причем за бешеные деньги?! – ворчу я. – Неужели они не понимают, что такое барахло не приживется? Через несколько месяцев об этих фасонах никто и не вспомнит. Кто будет тратить по семьсот фунтов на шмотку, если точно такую же можно за пару недель найти на вещевом рынке за тридцать пять? Передай мне, пожалуйста, сахар.
Не отрываясь от журнала, Риа подталкивает ко мне сахарницу.
– Нет, я серьезно! Какой смысл во всем этом? – не унимаюсь я, злобно насыпая в кофе несколько ложек сахару. – Кто станет тратить столько денег только для того, чтобы считаться модным?
– Знаешь, – спокойно говорит Риа, отхлебывая свой чай, – во-первых, мода и стиль – это разные вещи. А во-вторых, человек запросто может потратить семьсот фунтов на вещь, если она по-настоящему хорошая.
– По-настоящему хорошая?
Интересно, откуда у нее этот снисходительный тон?
– А что значит, по-твоему, по-настоящему хорошая вещь? – спрашиваю я и чувствую, что настроена воинственно, – в конце концов, кто-то должен заплатить мне за то, что я столько времени угрохала на охоту за тряпками.
– Настоящая вещь всегда вне моды. Она остается актуальной, даже если мода проходит, – отвечает Риа, наливая себе еще одну чашку чая. – Настоящая вещь отличается собственным характером. Например, это хорошо сшитые брюки, или идеально сидящий костюм, или черный кашемировый джемпер…
– А-а, ну конечно!.. Ты имеешь в виду всякую скучную одежду! – восклицаю я, огорченная свыше всякой меры тем обстоятельством, что мои новые красные полусапожки из змеиной кожи теперь никому не нужны и что о каком-то черном джемпере она говорит так, словно это последний писк моды.
– Я имею в виду классику, – парирует она.
Я изумленно смотрю на нее. Неужели она прочла мою книжку? Или наладила какие-то другие каналы с мадам Дарио? Не иначе.
– Классика – это для тех, кто завязал, – изрекаю я. – Завязал выходить в люди, завязал танцевать и тусоваться, для тех, кто перестал быть модным. Если ты хочешь быть молодой и сексуальной, то должна быть модной. – Она окидывает меня ироническим взглядом. – Или, быть может, для тех, кто уже повзрослел.
В воздухе повисает тяжелое молчание. Я ненавижу ее. И презираю черные шерстяные свитерочки.
– Так как все-таки вчера повеселились? – спрашивает Риа, резко меняя тему.
Я оставляю за ней последнее слово – в конце концов, решаю я, она-то уж точно принадлежит к тем, кто завязал, и продолжать спор было бы грубо.
– Ой, вчера было просто отлично! Правда, очень хорошо! Там были все – Колин, Сэнэм, Нельсон, Даррен. – Я захлебываюсь от восторга, перечисляя своих друзей. – Тебе нужно обязательно в следующий раз пойти. Мне кажется, вы с Дарреном очень подружитесь.
Она чуть морщит носик.